чуть ли не ставшим инвалидом во время военной службы, то есть одна новость плохая, а вторая – ещё хуже. Это его насторожило, но не очень смутило. Он не выяснял подробностей. Ни как его зовут, ни как давно мы знакомы он не спрашивал. Он ушёл в себя на какое-то время. Потом сказал, что надеется на моё благоразумие. Я кивнула с серьёзным видом. А ещё через некоторое время сказал, что всё же надо ввести в нашей школе уроки некоторых восточных единоборств, например кунг-фу. А я, увидев перемену его настроения, сказала:
– Папа, этот Миша совсем безобидный. Он хороший человек. Он работает в салоне связи. Я вас познакомлю. Он тебе понравится.
– Да, да, понял, – сказал отец.
Кажется, он впервые столкнулся с такой проблемой. Ведь у нас, оказывается, могут появиться друзья. И они могут быть совсем не такими, какими представляли он и мама. И мы поведём себя совсем не так, как они предполагали.
– Нужна, нужна эта школа, – сказал отец. – Кроме восточных видов борьбы нужно всё-таки владение холодным оружием. Обязательно. Это нужно не для нападения. Не для войны. Это нужно, если вдруг девочка останется одна… Как, например, вы оставались с мамой, пока меня не было… И некому её защитить. Да, конечно, она должна уметь защитить себя сама. И как я раньше не подумал об этом, старый дурак.
Он только сделал кое-какие пометки в тетради, которую вёл в связи с «Жанной», и ушёл в свою комнату.
Так в нашем доме появился ещё один житель. Вернее, жительница. О ней говорили каждый день. Тень Жанны, как тень чьего-то безумия, всегда ходила за нами и требовала к себе постоянного внимания. Непредсказуемая и странная, она вставала вдруг между нами и наводила иногда страх, иногда тоску, иногда спонтанное желание бежать отсюда куда угодно. «А как поживает Жанна?..» – мы с Кристиной, вернувшись с прогулки, задаём этот вопрос Кате. «Пока спокойно, без перемен», – отвечает она, оглядываясь, чтобы не услышал отец.
* * *
Кончается лето. Мне не нравится, когда оно кончается. Мне не нравится, что уходит зелень из нашего сада. Мне не нравится, что погибают цветы. Мне не нравится, что ветер гуляет среди веток, поднимает листву и зачем-то шумит в трубе камина. Мне не нравится, что обнажаются фасады домов на нашей улице, делая их владельцев более доступными.
У нас остаётся совсем немного времени до начала нового учебного года, до школы, в которую так не хочется идти. Закончить бы её поскорее, чтобы забросить учебники и стать свободными.
Отец сказал, чтобы мы составили список всех вещей, которые нам нужны. И поехал по делам своей школы, которую, сетовал он, никак не получится открыть к сентябрю, и даже к октябрю, и даже к Новому году.
Мы же этому только радовались.
По своим делам он любил брать кого-либо из нас. Это, говорил он, придаёт ему уверенности. В присутствии одной-двух дочерей всегда легче открывать школу для девочек. У нас же была возможность наблюдать за ним, за его необычным непредсказуемым поведением. «Папа, а может, ты на следующий год займёшься этим? То есть школой? То есть „Жанной“?» – спрашивает Катя. Спрашивает не без умысла: на следующий год ей уже будет семнадцать, а там уже совсем недалеко до совершеннолетия.
На этот раз он с Кристиной и Катей поехал встретиться с одним из вероятных спонсоров. Однажды мне удалось видеть, как он убеждает людей. Его командный тон вдруг превращался в ласковое щебетание. Он становился обходительным и вежливым. Сейчас, идя к дому, я вспоминала выражения лиц людей – с них постепенно сходило напряжение при его потоке речи, и мне хотелось крикнуть: «Не надо, не слушайте его!..».
Я иду к площади, туда, где сейчас ярмарка к началу учебного года. Разноцветные тряпичные павильоны с вывешенными развевающимися рубашками, футболками, пиджаками, разложенными на прилавках тетрадями, блокнотами, ручками, канцелярскими наборами. Можно походить, поглазеть, можно кого-то встретить из знакомых и поболтать о том о сём, можно порыться в дисках.
Может быть, я когда-нибудь увижу Великую китайскую стену. Может быть, я буду плыть по Большому каналу в Венеции с Мишей и тремя нашими детьми-погодками (ах, да, мальчиками, конечно, мальчиками!), может быть, я смогу когда-нибудь брести по самой кромке Атлантического океана к закату солнца. Но я знаю, что никогда не смогу совершить в своей жизни одного очень нужного путешествия. В прошлое, в тот день своей жизни, три года назад, в март или апрель, число не помню. Когда мы с ней поссорились. Когда я наговорила ей разных слов про то, что мне всё надоело и я сама всё знаю, а потом выбежала, хлопнув дверью. Я хочу, прежде чем делать это, остановиться и сказать ей: «Ма…».
– Настя! Ты слышишь меня?..
Подняв голову от прилавка, я увидела женщину, которая смотрела на меня в упор. Она стояла прямо, прижимая к груди сумочку. На ней были красивый приталенный пиджак поверх белой блузки и строгая юбка. Я пытаюсь вспомнить, как её зовут. Я видела её в каком-то кабинете с табличкой, куда заходила с отцом. Она улыбается, но сдержанно. Странно видеть её здесь. Кажется, она вышла из ближайшего бутика – единственного в нашем городе.
– Вот что, Настя, – говорит она деловито, даже не поздоровавшись. – Скажи отцу, чтобы зашёл ко мне по поводу своей школы. Надо обсудить с ним некоторые вопросы по поводу лицензии.
Мне захотелось спросить: «Чего-чего-чего? Лицензии? Ему? На школу? А вы разве не знаете, что он…»
Я киваю головой, стараясь не смотреть ей в глаза. Да, конечно, передам, да, мы ему помогаем по мере своих сил, но нам просто некогда, нам надо заниматься, а так он и сам справляется, да, хорошая идея, да, конечно, он молодец…
Ну вот наконец-то она, повернувшись, ушла, немного раскачиваясь на своих каблучках и придерживая сумочку. Я сажусь на какую-то тумбу, и мне кажется, что я уже ничего не понимаю, что происходит здесь.
Потолкавшись немного у лотков, я иду домой готовить ужин.
Свернув на нашу улицу, я увидела новую незнакомую машину. Джип – блестящий чёрный новый, с тонированными стёклами, полированная банка, такой, на каких ездят у нас бандиты и мафиози, и при виде которого скукожится от зависти любой лох из нашей школы, – стоял прямо против нашего нового забора и железной калитки.
Из окна высунулась голова – бритая, упитанная, круглая. И совершенно, как в песне, глупая. За тёмными стеклами ничего не было видно.
– Девушка, – сказала голова, – это ты
