в юбке она сама себе казалась чучелом и совершенно не тем человеком, которым себя ощущала.
Мелкая держалась чуть поодаль и почему-то сверлила спину мужика злобным взглядом. Они что, не вместе? Это было бы ей очень на руку, давало шанс на спасение. Мужчина в ответ пристально рассматривал Басту, как будто к чему-то примеряясь, что-то оценивая.
* * *
Хо страшно замерзла, хотя день был на удивление теплый. В тот момент, когда она увидела Басту, плашмя лежащую на земле с окровавленной головой, она вдруг поняла, что дороги назад в лагерь для нее больше нет. Жизнь снова выдала резкий поворот, что, конечно, не впервой, но на этот раз Хо отвечает не только за себя. Эта мысль вызывала тошноту и дрожь во всем теле. Она поглядывала на мужчину, который подкладывал влажные старые бревна сушиться возле огня, и не понимала, что чувствует к этому человеку, которому она зачем-то спасла жизнь. Если бы сейчас, в эту самую секунду, она могла отмотать время назад и вернуться в тот вечер, когда Кью обнаружила Эн, то просто успокоила бы дочь и заставила ее лечь спать, чтобы их простая, налаженная лагерная жизнь продолжалась дальше.
А теперь возле осины лежит с дырой в голове хоть противная и ненавистная, но все же не раз спасавшая от голода весь лагерь Баста. Кью ушла за хворостом и периодически кричит совой, чтобы мать не волновалась, а мужчина с цифрами вместо имени думает, убить ли ее солагерницу, с которой она прожила шесть лет.
Самое главное – совершенно не понятно, как жить дальше. Можно, конечно, уговорить Эн отпустить Басту, отвести ее в лагерь, отсидеть положенное наказание. В конце концов, это не она стукнула охотницу камнем. А Эн пусть идет себе, куда шел. У него своя дорога, у них – своя. Если его съедят волки, что водятся по ту сторону от Большого ручья, схватят мародеры или отловят охранники периметра, – это его проблемы. Он отвечает только за себя. У нее ведь ребенок, на какую жизнь она обрекает ее каждым своим поступком?
Словно уловив ход ее мыслей, Эн присел с ней рядом:
– Нам надо решить, как быть дальше. Мне кажется, что теперь мы должны держаться вместе и двигаться на восток. В периметре ходили слухи о том, что именно там люди живут в больших свободных поселениях. Там даже есть школы, больницы и магазины. Там много людей, других детей, есть еда и работа. Если вы вернетесь в лагерь, какая жизнь ожидает Кью? Всю жизнь вытаскивать рыбу из ледяной воды? Слушаться нелепых законов и правил? А что будет, когда жители лагеря начнут стареть и умирать?
– Перестань. Эти правила, между прочим, позволили нам выжить. И все сразу не умрут.
– Сразу нет, но ты говорила, что за те шесть лет, что ты там, население лагеря сократилось больше чем вдвое, что на вас три раза нападали мародеры и было две тяжелых эпидемии какой-то хвори. Сколько лет будет Кью, когда жителей останется так мало, что вам будет не управиться со всеми проблемами? Тебе просто страшно что-то менять. Но я позабочусь о вас, вместе мы дойдем, я обещаю.
– Что ты мне обещаешь? – Хо чуть не сорвалась на крик. – Никто не может ничего обещать. Один тоже мне обещал: я всегда буду заботиться о тебе, малышка, и что? Где он теперь? Мы даже не знаем, существуют ли вообще эти поселения или это просто пустые мечты замученных работой и несвободой людей из периметра! И да, мне страшно. Ты бы и сам никогда не убежал бы из периметра, если бы не…
– Тихо, она пришла в себя, пойдем, – Эн поднялся и направился к пленнице, кособоко сидевшей возле осины.
* * *
Глядя в звездное небо, Баста, привязанная к дереву и прикрытая какой-то дерюжкой из рюкзака мужчины, думала над неожиданным предложением, которое внезапно для нее, и судя по всему, для самого мужчины, озвучила мелкая.
Бред, конечно… Какие такие поселения? Сколько последние годы не ходил в разведку их разведотряд, никогда не рассказывали ни о чем подобном, ни о каких поселениях. Лишь мародеры, волки и бандиты. Или… Тут ей пришла в голову странная мысль: все они что-то знали. По возвращении из разведки эти трое – главные приспешницы Витч прежде всего шли в ее шалаш, и уже та решала, что говорить остальным, а что нет. Таким образом, все в лагере, за исключением троих из разведотряда и царицы, знали лишь то, о чем им рассказывали. А удаляться из лагеря дальше крика совы никому, кроме развед-отряда, не разрешалось, так что…
Так, так… Ну и? Если эти поселения все же есть, что ей это дает? В лагере ее все ценили и слушались. Очевидно было, что без ее охоты всем было бы тяжко пережить даже одну зиму. Рыба – это, конечно, хорошо. Но из нее ни варежек, ни обуви, ни теплой накидки не сошьешь. Да и без вяленого мяса зиму непросто пережить.
А в этих поселениях кем она сможет стать? Тюрем там, поди, нет. Но ведь охотницы им тоже могут быть нужны. А вдруг у них и оружие есть? Может, даже на охоту они не с дурацкими копьями ходят, а с ружьями? Это было бы круто. С ружьем можно хоть волка, хоть медведя завалить. Как бы она хотела завалить медведя! Зайцами да оленями не очень погордишься, этого добра любой дурак добыть может. А вот медведь! Сколько мяса! А шкура! У Басты аж руки зачесались, когда она представила, как впивается нож в еще теплое медвежье нутро, как разъезжаются плотная кожа и бурый теплый мех, обнажая мышцы.
Так, ну это неплохая тема. И еще: в свободном городе уж точно никто не заставит ее носить ненавистную юбку. Этот свинский закон, она была уверена, существует только в их лагере набитых дур. Уже за одно это освобождение от мерзкого савана она отдала бы все что угодно.
Так, теперь риски. Мелкая для нее, конечно, никакая не угроза. Выкормыш почти наверняка будет помехой, но ее еще можно приструнить. А вот мужик… С ним не совсем понятно. Он явно собирался ее убить и убил бы, если б не мелкая. Та, добренькая дурында, голову ей перевязала. Но на его месте она бы тоже себя убила, не задумываясь. А мужик задумался, зачем-то эту дуру слушает. С ним, может, и каши не сваришь, слабак. Ну а с другой стороны, может и хорошо, что слабак.
