губами так нежно, что я вздрогнул от мысли о грядущей жестокости.
Он не отрывал от меня косого взгляда, наблюдая, как я напрягся в
ожидании, когда он раскрыл губы. Но он не стал кусать, а только
скользнул теплым языком по пульсирующей вене, тут же обжигая
влажную кожу холодным дыханием.
Я дернулся, потому что не был готов к такому повороту событий.
Но крепкая хватка Майкеля не поддалась слабому сопротивлению.
Тогда я уперся другой рукой ему в плечо, пытаясь оттолкнуть его. Он
только тихо засмеялся, и теперь дыхание на моей коже казалось
горячим, словно воздух из печи.
Он прикусил мою кожу – обычными, тупыми зубами, а не острыми
клыками – царапнул её, лизнул и пососал, пока она не покраснела от
притока крови, которую словно тянуло к нему – так же, как его тянуло к
ней. Не оглядываясь, я нашарил подоконник за своей спиной и
вцепился в него так, что заболели пальцы.
Он придвинулся и, наверное, прижался бы ко мне, если бы моя
рука между нашими телами не сдерживала его натиск. Я попытался
отступить, но Майкель не позволил дистанции между нами
увеличиться. Он пригвоздил меня к стене: я почувствовал, как лопатки
врезались в жесткое дерево. Одной рукой он оперся о стену, так
близко к моему лицу, что я мог чувствовать запах его мыла; другой
приподнял мое запястье, склонился над ним и укусил.
Я вздрогнул, словно в меня ударила молния, и задумался, забыл
ли я о боли, притупило ли время воспоминания, или он просто был
сегодня более грубым. Даже зная, какие муки меня ждут, я хотел
позволить ему насытиться, взять с меня хотя бы это, раз уж он не
намерен пользоваться основными услугами. Но моё тело действовало
само по себе: я отталкивал его, цепляясь за сюртук, впивался
пальцами в подоконник, как будто мог сбежать и избавиться от
Майкеля. Я не был слабым, но моя сила не шла ни в какое сравнение
с мощью вампира. Я чувствовал себя мышью, которая пытается взять
верх над кошкой, держащей её в когтях.
Когда у меня подогнулись колени, он подтянул меня свободной
рукой и вжал в стену, рыча так, что у меня волосы на затылке встали
дыбом. Этот звук куда больше подходил животному, огромному
существу, рыщущему по лесам и пугающему здравомыслящих людей
так, что они боятся покидать свои дома. Но не человеку в шляпе и
сюртуке с рассыпанными по плечам волосами и редкой ослепительной
улыбкой.
Так звучит Смерть, пришедшая за тем, что ей причитается.
Человек не может издавать такой рык.
Я перестал сопротивляться и только мелко дрожал, вцепившись в
его сюртук. Мои пальцы вздрагивали возле его щеки с каждым
движением его острых, как иголки, клыков.
Боковым зрением я заметил, как его рука сжимается в кулак и
костяшки касаются дерева. Он вытащил клыки и поднял голову, чтобы
взглянуть на меня своими темными, дикими глазами. Я попытался
выскользнуть из узкого пространства между ним и стеной, но он
пригвоздил мои руки к доскам. Из ранок медленно сочилась кровь. Он
прильнул к укусу и слизнул капли, не дав им упасть на пол, а затем
снова впечатался в моё запястье, посасывая, но не кусая.
Он устранил последнюю преграду между нами, и теперь его грудь
прижималась к моей, его тело вжималось в моё. Он склонил голову
так, что мы почти касались щеками. От каждого моего выдоха его
волосы трепетали, пряди поднимались перед моими глазами и
прилипали к моей вспотевшей коже. Он опустил руку мне на талию, не
давая пошевелиться. Я закрыл глаза, медленно, осторожно разжал
пальцы и убрал руку с его плеча.
Мы могли бы быть просто любовниками в страстных объятьях,
слишком нетерпеливыми, чтобы добраться до постели. Могли бы, если
бы не боль в моем запястье, если бы я не видел боковым зрением, как
работало его горло при каждом глотке.
— Майкель, — звук получился тихий, но слишком хриплый для
шепота.
Он что-то прогудел в ответ, и я взял на себя смелость
предположить, что он меня слушает, облизал сухие губы и попытался
снова заговорить:
— Ты же меня до последней капли высосешь.
На этот раз он, похоже, глухо засмеялся, и немного оторвался,
чтобы ответить мне.
— У тебя ещё есть, чем поделиться.
Его язык скользнул по запястью: раз, другой, потом ещё раз. Я
повернул голову и снова произнес его имя, наблюдая, как его взгляд
скользит по мне и возвращается к моей руке, прижатой к стене, словно
вид нескольких капель крови приковывал его внимание, как сытный
обед – голодающего.
Я нервно рассмеялся и попытался пошутить:
— Знаешь, я так начну думать, что ты не ел всю неделю.
Он посмотрел на меня со странным выражением лица, которого я
не мог понять. Освобождая меня, он разжал пальцы и отошел на пару
шагов.
Я медленно опустил руку. Он стоял в центре комнаты, не отрывая
от меня взгляда. Пока он не заговорил опять, я, пожав плечами,
скользнул к комоду, чтобы достать свежие бинты. За прошедшую
неделю я израсходовал все свои запасы, так что теперь приходилось
выпрашивать у девчонок. Присев на край кровати, чтоб перевязать
новый укус, я печально подумал, что мне придется покупать больше
перевязочного материала, раз Майкель собрался продолжать свои
визиты.
На этот раз бинтовать было сложнее – вторая рука слушалась не
очень хорошо. Майкель смотрел, как я заматываю руку, снова
разворачиваю и начинаю сначала, а потом подошел, присел рядом и
придержал один из концов бинта.
— Спасибо, — сказал я, бросив на него короткий взгляд. Вышло
резко и неожиданно, и я подумал, что он посчитает эти слова
неискренними.
Он не ответил, лишь коротко кивнул. Но когда я закончил, он
завязал концы повязки и, вытянув мои руки параллельно друг другу,
посмотрел на них с едва различимой улыбкой в уголках рта. Запястья
выглядели по-разному: одно было забинтовано свободнее, а на другом
повязка, прикрывающая свежую рану, была толще. Он провел пальцем
по моему предплечью, от одежды к бинтам.
Я отдернул руки и попытался встать.
— Я оставлю тебя, чтобы ты мог. .
— Подожди, — сказал он. — Не уходи.
Я сел обратно. Он неподвижно стоял на коленях, почти как
человек на молитве, разве что в его глазах не было никакого покаяния
или благоговения – только зловещее спокойствие.
— Что? — спросил я, когда понял, что он не собирается у меня
ничего требовать. — Тебе нужно от меня... что-то ещё?
Он поднял голову и поймал мой взгляд. В уголках его глаз
собрались морщинки.
— Нет, я не о том, что ты думаешь. — Он встал, потянулся и
оперся бедром об изножье кровати. — Просто я пока не хочу
ложиться, вот и всё.
Я в замешательстве сдвинул брови.
— Ну и чего тогда ты от меня хочешь?
Он беспечно пожал плечами, обводя комнату взглядом. Я не мог
понять, что интересного можно найти в этой убогой обстановке, но он
рассматривал её, как горный пейзаж.
— Поговори со мной, — произнес он через плечо.
— О чем? — спросил я.
— О чем угодно.
Я в недоумении уставился на его спину. Я не понимал, что во мне,
шлюхе, может заинтересовать мужчину вроде него. Не моя комната, и
уж точно – не моя жизнь. Не раздумывая, я выпалил первый же
вопрос, который пришел в голову:
— Сколько тебе лет?
— Сто семьдесят четыре, — без промедления откликнулся он, но
слова прозвучали сдержанно и неестественно, невыразительно.
Словно ему задавали этот вопрос уже тысячи раз, и он заучил
наизусть ответ, не несущий никакого смысла.
Я смотрел на его профиль. Он пристально изучал комнату, и на
его лице отразилось легкое любопытство, словно эта скучная каморка
интересовала его больше, чем почти двести лет собственной жизни.
— Чем же ты занимался всё это время? — спросил я сам себя,
восхищенно представляя, сколько возможностей дает такая жизнь.
Он замер и медленно повернулся, хмуря брови.
— Что ты сказал?
Я незаметно сдвинулся к краю кровати, будучи неуверенным, что
означало его выражение лица, предвестником какого настроения оно
было.
— Я спросил, чем ты занимался все эти годы.
На этот вопрос он искал ответ гораздо дольше. Его взгляд стал
отрешенным, он уже смотрел не на стены, а сквозь пространство.
— Я читал. Я путешествовал. Я... не знаю.
— Не знаешь? — я скептически повысил интонацию. — Почти две
