что ты шутишь, – процедила Элли.
– Теперь всем достанется по полной мисочке, – объяснила Беверли.
– Кому охота есть мороженое, разведенное водой? – с отвращением передернулась Элли.
– Я с удовольствием попробую, – вставил студент по обмену.
– Я назвала это мороженое мороженое, – заявила Беверли.
– Мороженое мороженое, – с явным удивлением повторил студент.
– Более идиотского названия ты не могла придумать, – проворчала Элли.
– Я действительно долго думала, как назвать, – сказала Беверли.
– Мороженое и мороженое – явный перебор, – поморщилась Элли.
Студент по обмену, чье имя почти никто не мог запомнить, продемонстрировал незаурядное владение английским, высказав предположение, будто слово важно с лексической точки зрения, поскольку то, что англоговорящие называют мороженым, не является в буквальном смысле мороженым продуктом.
– Гаже в жизни ничего не видела, – взвилась Элли.
В тот вечер Беверли сделала всем мороженое мороженое, снуя на кухню и обратно, и, хотя никто не хотел разведенное мороженое, мысли о полной мисочке сопротивляться было трудно. Оставшуюся часть локдауна семья каждый вечер лакомилась в гостиной мороженым мороженым, старательно набирая в ложечку поровну мороженого и дробленого льда. Только Элли отказывалась. Она не будет даже пробовать. И правнучка Беверли съедала только чистое мороженое, один-единственный шарик в пустой миске. А доев, упрямо таращилась на ковер, пока остальные продолжали смаковать каждую капельку.
– Знаете, а что-то в этом есть, – проглотив ложку и помедлив, задумчиво сказала как-то Беверли.
С другого конца гостиной презрительно фыркнула Элли.
Через месяц после отмены локдауна Беверли умерла – во сне, но семья узнала историю цикория и рисового чая много позже. В Луизиане, в XIX веке, когда во время морской блокады урезали рацион, в качестве наполнителя в кофе начали добавлять корень цикория, но к концу войны напиток полюбился, и цикорий пользуется популярностью по сей день. В Японии, в XX веке, когда во время экономической депрессии урезали рацион, в качестве наполнителя в чай начали добавлять жареный рис, но, когда экономика оправилась, напиток полюбился, и рисовый чай пользуется популярностью по сей день. Никто из членов семьи ни разу в жизни не пробовал ни цикорий, ни рисовый чай, и все же их преследовала неотступная мысль, будто они связаны с теми событиями, поскольку то же самое произошло и с мороженым мороженым. Даже после пандемии семья не отказалась от мороженого мороженого – сначала время от времени, испытывая ностальгию, потом оно вошло в привычку, и, наконец, с некоторым изумлением члены семьи констатировали, что действительно любят его больше, чем обычное мороженое. Чудесно зернистая масса кристалликов в вязкой гуще. Замечательно мягкое ощущение осколков льда. А благодаря льду тающее мороженое так красиво блестит при свете. Скоро новшество стало известно друзьям дома, сослуживцам, одноклассникам, а от них и совершенно чужим людям. Как-то летом одно кафе в старом квартале добавило мороженое мороженое в меню, а на следующее лето вдоль реки выстроились лотки, предлагающие мороженое мороженое. Местные новости рассказывали о туристах, впервые попробовавших мороженое мороженое. В газетной статье мэр города назвал мороженое мороженое культурным наследием. Члены семьи следили за новостями с благоговением. Беверли прожила девяносто лет, и, если честно, последние десять лет родственники уже считали ее ископаемым. Да и сама она рассуждала так, будто все важные события ее жизни позади. Но только в самом конце, шаркая по дому в розовых тапочках и ночной рубашке под цвет, со слуховым аппаратом, начинавшим попискивать, когда садилась батарейка, она создала то, благодаря чему ее будут помнить. Нечто неслыханное.
Однако самым удивительным в этой истории стал случай, произошедший, когда все еще сидели дома. В день отмены локдауна, прежде чем позволить Элли уйти, Беверли усадила ее на кухне и заставила съесть мисочку мороженого мороженого. От каждой ложки Элли мрачно хмурилась и корчила гримасы, в промежутках вставляя комментарии: лед начисто губит мороженое, не бывало большей дикости в истории кулинарного искусства, сама мысль о ней настолько ужасна, что ангелы, вероятно, рыдают на небесах, и, кстати, она остается при своем мнении – название идиотское. Отставив наконец пустую миску, она подняла взгляд на прабабушку, которая смотрела на нее без выражения.
– Что? – спросила Элли.
Несколько беспомощно положив руку на лоб, Беверли вдруг рассмеялась. Элли смущенно улыбнулась.
– Тебе меня не одурачить, – сказала Беверли.
– Я серьезно, – выпучила глаза Элли.
Чтобы не потерять равновесие, Беверли пришлось прислониться к стойке. Она смеялась так, что плечи вздрагивали. Видя, как ухахатывается прабабушка, Элли тоже начала смеяться, сначала пытаясь удержаться, губы у нее дрожали от усилий сохранить строгое лицо, но потом, закрыв его руками, она залилась смехом.
– Ты придумала это, только чтобы позлить меня, – сказала Элли.
– Я просто хотела помочь, – не отступалась Беверли.
Между ними пошла цепная реакция. Чем сильнее смеялась Беверли, тем сильнее смеялась Элли, наконец обе согнулись пополам, хохоча до слез.
– А над чем мы смеемся? – спросила Беверли.
Впоследствии ни одна из них не могла объяснить, что тут было такого смешного. Но в тот момент напряжение между ними вроде растаяло. Выходя с кухни, Элли даже позволила Беверли обнять ее, в последний раз.
К Стене
Эси Эдугян
За четыре года до того, как все началось, мы с моим первым мужем, Томасом, отправились в скованные снегом горы к западу от Пекина.
Томас был художником-инсталляционистом из Лимы и работал тогда над копией монастыря десятого века. Несколько лет назад он неистово увлекся средневековой историей одной французской монахини. Та как-то проснулась с криком и не могла остановиться. В последующие дни ее примеру последовала другая, потом еще одна, и наконец округу оглашал криками уже весь монастырь. Успокоились насельницы, только когда местные солдаты пригрозили их поколотить. Думаю, Томаса заинтересовало отсутствие у женщин жизненного выбора. Девочками их отправили в монастырь родители, которые не хотели или не могли их содержать, и крик, видимо, стал доступной им толикой свободы. Так или иначе, он бился над проектом и ко времени нашего путешествия, как и я, думал, что никогда его не закончит. Уже тогда что-то ушло из него.
Однако в то утро, когда мы собрались посмотреть Великую стену, время казалось целым, не испохабленным. Мы ругались уже много недель, но новый для нас регион Китая, его своеобразие, погода, еда что-то между нами сдвинули. Когда мы подошли ко входу, узкое лицо Томаса преобразила улыбка, обнажившая очень прямые и белые зубы.
Мы шли по выложенной камнем дороге, нас зазывали торговцы сувенирами, и их дыхание клубилось в воздухе. Одна женщина прокричала, чтобы мы купили пресс-папье из отполированного нефрита, или блестящий матерчатый кошелек, или нанизанные на красный шнур фальшивые монеты, или прозрачную ручку, где в ядовитой жидкости, будто по Янцзы, плыл пластмассовый кораблик. Дул резкий, свежий, наполненный легким запахом травы ветер, какого не бывает в городе.
Мы забрались в стеклянную кабинку канатной дороги,
