даже не ответил.
– Сколько… Не знаю, – честно признался гастролер, графика турне и постоянной труппы не имевший…
Талызин пристально всматривался в засланца, будто хочет прочитать его мысли. Меж тем зацепиться не за что – все тот же небрежно курсирующий по окрестностям взгляд. Эдакий вращающийся во всех плоскостях перископ, обезличенный, неодушевленный. Не столь пугает, как мертвечиной отдает, подумал инженер, но то лишь внешне…
– А с чего ты взял, что от денег я откажусь? – озадачил Семен Петрович гастролера, казалось, захваченного врасплох. – Я тут, размечтавшись, подумал: на пороге новые времена. Моей дочери жить в другом мире. Личный успех – вот императив дня, нравственных метаний и демагогии не знающий. Спроси: что я, ее отец, кроме фашистского Ирака и тоталитарной родины видел? Отвечу: обкорнанные садистом-цензором лоскутки кинолент, очереди, еще раз очереди, словом, прободную нужду. При этом ценности создавал на миллионы…
– Ты не так плохо живешь, Семен, – вполголоса возразил засланец, казалось, самого себя удивив, оттого чуть нахмурился. Коллегу же по диспуту и подавно – Талызин мотнул головой, выказывая: не послышалось ли ему?
– Смотри, – продолжил «Старик», набравшись духа, – у тебя хороший квартира, большой машина, шофер. Не каждый начальник в другая страна иметь шофер. Вообще, трудно дать сравнение… И я не уверен, что в другие страны смог бы получить то, что в Советский Союз получил. Университет на Западе стоит дорого – много молодежь не могут себе позволять. А такие люди, как ты, из деревня, тем более. Но должен тебе сказать: в Россия совсем понял, что деньги – не все. Покупают только примитивный человек. Поэтому здесь не все плохо, жизнь – бедный, но люди относиться к другой хорошо. Вижу.
– Ты бы женился у нас! – предложил Семен Петрович, расплываясь в улыбке.
– Откуда знаешь, что я без жена? – насторожился «Старик».
– Сказать честно: мне все равно. Но почему-то так кажется, с твоей профессией жена – обуза.
– Обуза – это беременная? – едва вымолвил гастролер.
– Да не пугайся ты так! – подтрунивал полный иронии Талызин. – За рожденное вне брака дите у нас в тюрьму не сажают. И за покинутых любовниц тоже… Максимум – алименты платить.
– Элементы? – переспросил «Старик».
– Алименты, – повторил Семен Петрович. Заметив умственные потуги у собеседника, разложил на пальцах: – Деньги на содержание ребенка.
– Oh, Alimony!* – воскликнул гастролер и… прикусил язык.
Талызин почесал большим пальцем лоб, после чего поскреб всей пятерней подбородок. Размял шею, уставился на свой фужер, отодвинул. Перелив игривости на его лице – как промокнуло, и Семен Петрович принял подчеркнуто деловой вид, с атмосферой разбитных посиделок будто бы не вяжущийся. Меж тем, оказалось, строгое обличье – весьма странная прелюдия к извинениям:
– Федя, за пошлые намеки прости… Вижу: задергала тебя жизнь больше моего. Свой горький опыт и тот не научил – с интимном шутки плохи. Защемит где – не отцепишься. Точно гарпун: не вырвать, разве что себя перепилить. Хочешь душу излить – пожалуйста, понадобится – поддержу. Не забыть, как ты Таню обнимал, будто прощаясь у эшафота…
«Старик» резко приподнял руку, точно объявляя антракт, но скорее, его выпрашивая. Размякшее от горячительного лицо округлилось, выдавая рябь духа. Расклеившийся манекен то порывался встать, то нечто вымолвить и замечалось: себя за что-то корит. Наконец он встал на ноги, ловко сдвинув стул, но, куда себя деть, казалось, не знает. Тут, будто опомнившись, обратился, как только что проявилось, к подопечному мужского пола, впервые в карьере ему симпатизирующему:
– Расскажи, Семен, лучше про Ирак. И постарайся – меньше трудные слова.
– Да! – встрепенулся Семен Петрович. – Давно нужно было предложить… Я ведь прилично владею английским. Кстати, в том же Ираке жизнь заставила: один из смежных подрядчиков – датская фирма. Рядовые инжинеришки, а по-английски – как на родном. Самолюбие заело. Каждый день зубрил, к концу года заговорив бегло. Стало быть, конспирацию – на вешалку, один черт на «элементах» прокололся. А об Ираке не проси: обычная, хоть и восточной закваски диктатура. Быть может, – только сейчас дошло – здесь еще одна причина, почему я согласился… Скольких невинных Саддам погубил и усы его на каждом столбу…Так что свою историю давай. Думается, таковых ты насобирал целый чемодан, как и шрамов, от которых рябит…
Между тем призыву упростить общение посредством английского «Старик» не внял, как и непринужденно отделался от заявки на шпионский эпос – сам Семена Петровича разговорил. К полуночи судьба компаньона-подопечного соткалась, нитка за ниткой, в ладный коврик-дорожку, хотя и грешил тот пасмурной гаммой открытого финала. Слушая исповедь, «Старик» про себя не раз присвистывал от завидных достижений некогда закомплексованного деревенского паренька, оказалось, отметившегося не только на профессиональном, но и научном поприще. Причем без всякой протекции, опираясь сугубо на самого себя, что компаньонов по неволе в известной степени роднило.
В какой-то момент «интервьюер» открыл, что самый прочный стержень личности нередко пасует перед буйным конгломератом жизни, так что гарантом счастья – средоточия всех помыслов – служить не может. Далее «Старик» заключил, что ни алкогольная зависимость инженера, пожирающая его тело и мозг, ни органичное неприятие саддамовского режима – второстепенные мотивы его выбора – отправиться с опасной миссией в Ирак. Главный, хоть и подспудный, побудитель – неосознанное влечение к тому самому духовному комфорту, воплощенному в образе жены, яркой внешне хищницы, которую он не в силах забыть. Стало быть, скорее всего, Талызин уступил не под прессом шантажа, выискивая по ходу полезные для себя ниши, а дабы, совершив некий грандиозный поступок, свою беглую половину вернуть, понятное дело, соблазнив не одной героикой, а огромными, обещанными ему деньгами. Так что, сославшись на будущее дочери, инженер подразумевал рухнувшую семью, у воображаемого костра которой он, явная жертва, несмотря ни на что, греется.
Тем временем на подмосковной даче, в занятном скрещении с русским, все чаще звучал английский. Суржик пришелся весьма кстати – «Старик» за несколько часов такого общения ни разу не переспросил. Хотя двуязычие он не поддерживал, но на английские пассажи Талызина исправно, в такт знакам препинания, кивал, порой, правда, улыбаясь. Рассказчик, при отличном для совка английском, пренебрегал, как почти каждый самоучка, произносительными нормами…
Между тем в отчем доме многоуровневый суржик – рабочий язык «Старика». Объясним он отнюдь не богемным фрондерством, а потребностью в нем лиц международных устремлений. Общеизвестно: самый добротный перевод не заменит оригинала, и исчерпывающего набора эквивалентов ни в одном языке нет. Так что подворовываем понемногу…
За полчаса до полуночи Семен Петрович стал с тревогой посматривать на часы, казалось, торопясь на диктуемый физиологией отдых. Между тем лики помыслов, не секрет, обманчивы, нередко подбрасывая фастфуд для заблуждений. На самом деле Талызину хотелось продлить уютный, незаметно пробежавший вечер, и про себя он вымаливал у
