на первый попавшийся стул, в ряду, занимаемом лишь для расширенных совещаний.
– Чего топчетесь? Давайте сюда! – Шамир хлопнул по ближнему к себе сиденью. Но тут, сообразив, что общение в линию – проблематично, встал и отправился к директорскому столу, где, не раздумывая, занял место докладчика. Шавит и Биренбойм заторопились вслед, оседлали два кресла напротив.
– Пытаюсь отгадать: начнете с плохой или хорошей вести? – осадил премьер Шавита, открывшего было рот для доклада.
Шавит и Биренбойм опасливо переглянулись, будто застигнуты врасплох.
– Ты, в общем-то, прав: что тех, что этих хватает… – признался, морщась, директор. Набравшись духу, перешел к сортировке: – Речь о плохом парне из Тикрита, а точнее, как уже говорил, о схеме, выводящей на него. Так вот… еще на прошлой неделе проявилось игольчатое ушко, куда мы и сунулись… Но, когда вводил тебя в курс дела, по причине нулевого цикла, умолчал, что «садовник» – русский посол в Ираке Посувалюк. Как несложно предположить, на того поступил компромат, самый что ни на есть первостатейный… – Шавит прервался, желая уловить реакцию премьера, но кроме ладно сложенных детских ручек на столешнице и яркого галстука не выделил ничего. Невозмутимый взгляд, безупречная выдержка, крепкий, без соединительного шва, орешек.
В лике Шамира мелькнула вопросительная мина: дескать, чего прервался? Давай, давай…
– Тем самым… – с натугой продолжил директор, – дорожка указывала на Москву. Отмечу: погнала туда скорее интуиция, нежели трезвый расчет. Ведь пересечь иракскую границу – как по воздуху, так и по суше – не самая сложная для тренированной агентуры задача. Но уткнуться в ворота посольства, почти не имея шансов быть послом принятым, – сомнительный, малопродуктивный план. Не брать же, в случае обрыва, резиденцию диппредставительства штурмом в кишащем военными Багдаде? Да и толку, тут дискретность нужна…
Смахивающий на полохливого зверька Биренбойм угодливо кивнул.
– Так вот, – подбавил решительности директор, – наш крот, сотрудник центрального аппарата КГБ, выводит на советского инженера-электрика, которого, можешь себе представить, со дня на день дожидаются в Багдаде. У него и виза чин чинарем, и место на последний рейс «Аэрофлота» забронировано. Да, забыл сказать, прежде в Москву командируется наш лучший парень, «Старик» – руководить операцией.
На диво просто между инженером и «Стариком» завязываются доверительные отношения…
– Чего ты мне зубы заговариваешь? – тихо, но крайне убедительно перебил премьер-министр. – Пересказываешь зачем? Большую часть истории я уже слышал. Но как тогда ты о Посувалюке умолчал, так и сегодня вокруг да около. Он, стержень всего, при чем? Заминирует дворец, «маячок» подбросит, секретаршей соблазнит? Не понять…
– Что-то в этом роде… – пробормотал, опуская голову, директор. – Есть у нас одна машинка. Нажмешь – и тяжелейший инсульт… – Шавит тайком взглянул на обер-опера, будто ища поддержку.
Биренбойм закивал, источая угодливость. Попеременно поглядывал то на соседа, то на визави. Премьер тем временем кривился, словно разочарован.
– Собственно, непонятно, из-за чего недомолвки, – заговорил, рассматривая ногти, премьер. – Чем меня, старого подпольщика и бывшего моссадовца, смутить опасались? Шантажом посла, международным скандалом, вылези подробности? Вся мировая политика – сплошной шантаж. Откуда щепетильность? Вы и так без пяти минут пенсионеры, упади на Израиль хоть одна ракета с зарином. И о генеральских пенсиях забыть! Пособие для неимущих – извольте! – Шамир вскочил на ноги и, обойдя стул, оперся о спинку. Продолжил, повышая голос: – Мне наплевать, кто это сделает, – инженер, «Старик», посол, да хоть сам Горбачев – когда на кону судьба Израиля!
– Не совсем так… – с горечью возразил Биренбойм. – Всему есть предел… Шпионской вольнице тоже… Русские нас расшифровали, однако и не подумали шум поднимать… Напротив, навязывают сотрудничество. Только русские – не совсем те…
– Как это? – дался диву Шамир, вновь усаживаясь. Не сводил с Биренбойма глаз.
– Даже не знаем точно, кто они, – разъяснял главный опер. – Зато известена их функция: противостоящие существующему режиму заговорщики… Пока ясно лишь одно: в группировке – высшие чины КГБ. Кстати, пригрозили: прознают американцы – нам не сдобровать. О наших ребятах в Москве и говорить лишнее…
– Не пойму: каков их в Ираке интерес? – осторожно поинтересовался Шамир, растерявший весь запал.
– Давай, об этом позже… – предложил директор. – Времени жаль, особенно твоего. Подноготная обрисована – нужно твое согласие.
– Мог бы и догадаться… – неопределенно отозвался премьер.
– Уточняю: требуется гарантия административной и судебной неприкосновенности. Причем письменная, подписанная лично тобой – мне и Биренбойму, – заявил директор.
– Ты серьезно?! – взъерепенился Шамир. – Правительство – не страховая компания, а премьер – не кладовщик индульгенций. Белый билет еще?
– Белый – не белый, – ерничал Шавит, – лишь бы подпись твоя. Мы тут прикидывали и так и эдак, в итоге прозрев: насиловать священных коров хватит! От Джонатана Полларда* отмыться не успели, так что в русский террарий не тянет… О том, что утаиваем багдадский проект от американцев, ближайших союзников, просто молчу. Не хотелось бы стать зачинщиком транснационального конфликта, маневрируя между вагонетками заговоров и интересов сверхдержав. В насквозь просвечиваемом мире сегодня неприкасаемых нет… Взбесятся сильные мира сего – твоя хата с краю, сдашь, не задумываясь. Словом, гарантии… – Директор потянулся к бутылке с минералкой.
– Э-э, так не пойдет, – воспротивился премьер, хоть и миролюбиво. – Кота в мешке – русские надоумили?
– Они тоже, кот только у каждого свой… – изъяснялся иносказаниями директор. – Как и своя рубашка ближе к телу. А подробности – Дорон доскажет…
Тем временем Дорон про себя ехидничал, как ему ловко удалось все обставить. Еще на борту «Мюнхен-Тель-Авив» его осенила долго бродившая в окрестностях разума мысль: премьер, в молодости – отпетый террорист-заговорщик, – реальный лоббист багдадского проекта, так что его вето он опасался совершенно зря.
При вновь открывшихся обстоятельствах проблемой № 1 становился директор, едва одобривший операцию «Посувалюк» полторы недели назад. Идею административного и судебного иммунитета подбросил ему именно Биренбойм, дабы не натолкнуться на непреклонное «нет». Заключив же с директором новый союз, затребовал немедленной встречи в верхах. Был уверен, что премьер на безрыбье реальных мер, способных остановить багдадского безумца, выдаст карт-бланш, что Биренбойму сейчас казалось, почти в кармане…
Дорон рос, как личность, вместе с вылезшей из чрева кровавой междоусобицы страной. Многие годы шагал нога в ногу с ее политическим авангардом, доподлинно зная, чем тот живет и дышит. При этом не переставал удивляться разительному контрасту между внутренним обликом Израиля – полноценной демократии западного образца и его внешней политикой – изощренного, не ведающего компромиссов террора, одним из диспетчеров которого был сам. Между тем замшелый практик разведки – из-за вечного дефицита времени – почти не задумывался: средневековый кодекс внешних сношений навязан враждебным арабским окружением или глубоко укоренен в региональной, сопрягающейся двоюродными связями душе? И, как большая часть израильской элиты, вышедшей из горнила террора и фанатично преданной государству, бездумно плыл по течению… Так было до него – в
