– Я же сказал. Я твой гость. Подними глаза.
Если она поднимет глаза, то пойдёт против правил, которые она заучила наизусть уже в первую неделю бесконечных разносов Эо, когда её даже к гостям ещё не допускали. Если она ослушается гостя, тот будет недоволен. Он сообщит об этом тётушке, и у Аяны могут урезать жалованье. Паршиво и то, и другое. Но в первом случае она не лишится монет.
Она подняла глаза и посмотрела на гостя.
– Здравствуй, госпожа. Налей мне ачте.
Она налила ему ачте в стаканчик из опалового стекла, стараясь, чтобы руки не дрожали, и протянула, придерживая снизу ладонью. Она подсмотрела это у Каэл. Вышло не хуже, и она на миг почувствовала гордость. Он взял ачте, коснувшись её пальцев своими.
– Благодарю, госпожа.
Аяна изящно кивнула с бесстрастным лицом госпожи Кано, но внутри у неё всё кипело. Она не понимала, что происходит, она злилась на Эо, которая ей ничего не сказала, и она боялась ошибиться.
Гость рассматривал стаканчик, держа его тремя пальцами снизу. Воцарилась тишина, и она вспомнила молчание Кано. Клятая Кано, она что, будет преследовать её всю жизнь?
Она рассматривала гостя, пользуясь тем, что тот разглядывает опаловое стекло. Тёмные волосы, собранные сзади заколкой, доходящие почти до середины спины. Довольно светлая кожа, тёмно-серые глаза с характерным раскосым разрезом, гораздо шире, чем у Ис и Ари. Прямой нос, узкое скуластое лицо. Сколько ему лет? Он же совсем молодой. Младше Миира, наверное. Хотя тут, в Фадо, по лицам так же сложно гадать, как и по лицам хасэ.
Он перевёл глаза на неё, и она моментально отвела взгляд.
– Госпожа желает сыграть мне на читаре?
Госпожа не желала играть ни на чём на свете, и находиться в этой комнате тоже не желала, но этот вопрос, к сожалению, не был вопросом по своей сути. Аяна встала, пытаясь сделать это изящно, и сняла читар с резной полки в углу, потом вернулась на подушку.
– Что господин желает послушать? – спросила она, втайне надеясь, что он ответит что-то вроде: «Звук твоих удаляющихся шагов, госпожа».
– Что-то, что поют в ваших краях, госпожа. Там, откуда ты родом.
Там, откуда она родом. Родная долина, родная река, родные поля, всё, что окружало её до того, как она прошла за Верделлом через тёмную пещеру в земли сакихите. Мама. Отец. Её сердце стукнуло невпопад. Она взяла костяную пластинку и дотронулась до струн.
Ветер над полем летит меж засохших былинок и трав
Рощи на склонах покрылись листвой золотой сентября
Вижу, как плавно идёшь ко мне, светлый подол подобрав,
И улыбаешься нежно, а значит, я ждал тут не зря.
Льдом покрываются лужицы в нашем с тобою дворе
Снегом укрыто крыльцо, и окутана дымом труба
Ветер кружится над крышею по вечерам в январе
Спят под сугробами тихо озимые наши хлеба
Первым весенним лучом золотым прогревая поля
Солнце целует дворы между склонов долины родной
В небо апрельское птицы летят, сердце мне веселя,
Словно я с ними лечу, вознесён голубой вышиной.
Спелых колосьев тугих золотые снопы собирать
Вместе поедем, и за руку нежно меня ты возьмёшь
Жаром июльским наполнится воздух вокруг нас опять
Милая, если ты рядом, то каждый день будет хорош.
Аяна подняла костяную пластинку от струн и искоса глянула на гостя, который сидел, разглядывая вазу на столе. Он даже не представился. Он опять молчал, и это молчание, которое так любили в Фадо, бесконечно злило её. Песня растревожила душу. Аяна пела, будто переживая весь описанный год, и перед глазами вставали золотые склоны долины и окна родного двора. Но теперь, когда струны не дрожали, она перенеслась обратно, в комнату с подушками на полу, к этому незнакомому человеку, который приказывал ей.
– Госпожа желает выпить ачте со мной? – спросил вдруг гость, глядя на Аяну.
У неё заныло в животе. Нет, она не желала выпить ачте. Она желала оказаться у себя в комнате, в родной долине, и чтобы Шош мурлыкал у неё на коленях.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Выпей ачте, госпожа.
Он налил золотистый напиток в свой стаканчик, поднялся на одно колено, подвинулся к ней и поднёс опаловое стекло к её лицу. От его рук и одежды пахло цветами. Аяна замерла, но он поднёс стаканчик ещё ближе и коснулся краем её губ, заставляя выпить.
Она застонала про себя, закрыла глаза, приподняла голову и позволила напоить её. Его взгляд словно ощупывал её, потом он убрал стаканчик от её губ и провёл по ним большим пальцем, вытирая оставшуюся каплю.
Гость сел обратно и снова уставился на вазу, а Аяна сидела на подушке, и её била дрожь. У неё начали постукивать зубы, и нестерпимо жгло в груди.
Гость неожиданно резко встал.
– Я покидаю тебя, госпожа, – сказал он.
Аяна, как в тумане, протянула ледяные влажные пальцы к шнурку звонка и два раза дёрнула за него. Рукав прошелестел, и она медленно положила руку обратно на колени.
Дверь отодвинулась, и гость шагнул за порог. Ещё немного, ещё чуть-чуть. Шаги по лестнице. Шорох отодвигающейся двери главного входа, и ещё раз. Дверь закрылась.
48.Ветер над полем летит меж засохших былинок и трав
Изящный резной столик чуть не отлетел в сторону, когда она вскочила, кидаясь к галерее для слуг. Она неслась, не видя ничего вокруг, один из башмачков соскочил с ноги. Лестница, лестница, по галерее во двор. Вода, скорее!
Она плевалась и тёрла язык и губы, и снова плевалась, потом окунула голову в лохань, и вода стекала с её волос на кафтан, и птицы на рукавах и подоле будто плакали. Её тошнило, невыносимо, мучительно, но в животе было пусто, и она согнулась в неукротимых судорогах рвотных позывов, которые не приносили облегчения. Глаза покраснели, яростные слёзы душили её.
Аяна стояла согнувшись, сжимая край лохани, потом села на него. Дыши, говорила олем Ати. Дыши.
Вдох. Второй. Третий... И ещё. Её трясло. Ветер над полем летит меж засохших былинок... Ветер над полем летит... Ветер над полем летит меж... Мелодия металась в её голове, она вскинула руки и сжала виски, разевая рот в беззвучном крике. Ветер над полем летит меж засохших...
– Аяна! Аяна!
Ис ворвалась в тёмную купальню и подскочила к ней, чуть не столкнув с края лохани, прижала к себе, гладила по мокрой голове, повторяя её имя.
Аяна медленно поднялась.
– Ис.
Та замерла, тревожно вглядываясь ей в глаза в полумраке.
– Я уезжаю завтра.
Ис дёрнулась.
– Я уезжаю завтра. Мне пора.
– Ты должна отработать до конца недели. Иначе ты не получишь жалованье.
– Мне всё равно.
– Тебе не отдадут вещи, если ты не отработаешь.
– Мне всё равно.
– И Кимата.
– Что?! Что?!
– Аяна, отпусти, ты задушишь меня! Аяна, мне больно!
Аяна отдёрнула руки. Ис плакала.
– Тебе не дадут уйти. Ты должна отработать до конца недели, это условие работы.
Сегодня четверг. Три дня. Три дня в этом кошмаре. Как только закончится воскресенье, она уйдёт отсюда. Они не отдадут ей вещи и деньги?
– Ис, ты должна помочь мне. Никому не говори, никому, поняла? Никому ни слова.
Ис вытерла глаза.
– Где самый дешёвый постоялый двор? Мне нужно оставить там Ташту и вещи.
– Зачем? Тебе всё отдадут в воскресенье.
– Ты уверена?
Ис замолчала.
– На северной стороне в портовом районе есть дешёвые конюшни. Там оставляют лошадей и повозки те, кто переправляется поторговать в Димае и собирается быстро вернуться обратно. Улица Трёх Кривых Деревьев, – наконец сказала она. – Иди сегодня. Я прикрою. И послежу за Киматом. Я уложу его в детской на керио, как он привык. Надеюсь, за три дня никто не обратит внимания, что твоей лошади нет.
– Прости, что схватила тебя, Ис. Прости.
– Ты была испугана.
– Я была в ярости.
– Аяна, что вообще произошло?
– Ничего. Просто на несколько мгновений представила себя на месте «племянницы». Я пойду собираться, Ис.
