— Ты его не убивал. Кто бы его ни ранил…
— Но я этого не знаю. Не знаю, мог ли он выжить, не знаю, кто отдал приказ нападать — возможно, Валериан. Мама. Арес. Может, даже Эметрия. Не понимаю, как она узнала об этом раньше остальных, почему решила забрать меня в первую очередь…
— Я говорила с ней прошлой ночью, — говорю я ему. — Она сказала мне, что сделала это, чтобы защитить тебя.
Он смотрит на меня, глаза блестят, переваривая правду ее слов.
— Полагаю, это возможно, но не может быть ее единственной причиной, — мгновение он внимательно меня разглядывает. — О чем еще вы с Эметрией говорили?
— Только о тебе. Кстати, она знает, что я не зачарована.
— Надеюсь, это ее радует.
Не знаю, почему это так, но я думаю о том, что сказала ранее, о том, что желание произвести впечатление на своих родителей никогда по-настоящему не покидает нас. Интересно, хочет ли он произвести на нее впечатление, никогда ли у него не получится произвести впечатление на Зеру.
— Других… девушек, которых приводил сюда, ты очаровывал, да? Твой брат сказал, что ты не очень силен в чарах, что они постоянно соскальзывают… но это было очарование внутри очарования, так ведь? Ты заставлял их казаться напуганными, хотя ничего им не делал.
Он улыбается.
— А ты все лучше.
— Это умный способ завоевать ужасающую репутацию.
— Ты забываешь, что я приводил их сюда против воли.
— Чтобы спасти их от чего-то худшего?
— В большинстве случаев.
— А после очаровывал их богатством, драгоценностями или бесплатными пропусками в университет?
— Что-то в этом роде.
Я качаю головой.
— Я не понимаю. Почему ты так решительно изображаешь из себя плохого парня?
Он протягивает руки.
— Потому что мне очень идет черный.
Я поднимаю бровь.
— Хорошо. Я не хочу, чтобы ты разочаровалась во мне. Полагаю, чем хуже я нарисую картину, тем меньше ты будешь разочарована, когда узнаешь нечто уродливое.
— Не думаю, что ты когда-нибудь сможешь разочаровать меня, — говорю я, даже когда в моей голове мелькает умоляющая женщина-фэйри.
Он отводит взгляд.
— Когда… впервые принимаешь мантию одного из членов Высшего Двора, как правило, обнаруживаешь, что с самого начала твои силы немного нестабильны. Они грубые и необузданные. У меня никогда раньше не было настоящей силы, и рядом не было никого, кто мог бы научить меня ею пользоваться. Я уничтожил первых воров, с которыми столкнулся, разрисовал стены их останками в назидание другим.
У меня сводит живот.
— Не так уж мило, верно? — он продолжает, заметив что-то на моем лице. — Это не единичный случай, тем более, что… изначально здесь были и другие фэйри. Со двора ночи. Одна из них пыталась убить меня, и ее я тоже уничтожил, хотя она молила меня о пощаде. Эметрия видела. После смерти моего отца между нами были напряженные отношения, но тогда она смотрела на меня как на монстра. Я позволил ей думать, что мне это понравилось.
— Но… почему?
— Потому, что проще не заботиться о людях, и для меня безопаснее, если все будут думать, что у меня нет ни морали, ни слабостей, ни возможности поддаться влиянию… — он слегка касается моей щеки, а затем пытается отстраниться.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я хватаю его за руку.
— Может, и проще, — говорю я. — Но более одиноко, верно?
— Да, — соглашается он. — Определенно.
Его пальцы переплетаются с моими, а свободная рука скользит к моей талии. Сердце замирает, легче, чем когда-либо за долгое время, и я задаюсь вопросом, что он чувствует — оголенность секретов, которыми поделился или приятную боль, как после очищения раны? Я протягиваю руку, словно оценивая ущерб, мои пальцы дрожат, скользя по его груди. Он выдыхает — нечто среднее между стоном и вздохом — и его медовые глаза впиваются в мои. Его кожа такая теплая, сердце колотится под моей ладонью, дикое, опасное и соблазнительное.
Он закрывает глаза, черные, как вороново крыло, ресницы веером опадают вниз, касаясь щек, и опускает голову.
Мои веки тоже прикрываются, и я двигаюсь к нему, расстояние между нами сокращается, но прежде, чем что-либо происходит — прежде, чем я даже полностью осознаю, что происходит, — Пандора прыгает к нему на колени и впивается ногтями в его бедра.
Аид вскрикивает.
— Черт возьми, кошка! — он качает головой, вздыхая от смеха, момент между нами разрушен. Он свирепо на нее смотрит, когда она ускользает, будто точно знает, что натворила. — Ад пуст, все дьяволы здесь.
Я на мгновение задумываюсь.
— Шекспир? Буря?
Он поднимает бровь.
— Ты читала Шекспира?
— Что? У фэйри монополия на Шекспира? Человеческим подросткам не разрешается его читать?
— Нет, просто это необычно…
— Конечно, эти человеческие подростки не читают подобное. Я просто читала то, что велела мне школа.
Появляется ухмылка.
— Позавтракаем? — предлагает он. — Умираю с голоду.
— Я тоже, — соглашаюсь я, хотя, когда мы поднимаемся с кровати, я болезненно ощущаю совсем другой вид голода, затяжную, неутолимую жажду.
19. Мир Белого Цвета
Следующей ночью мы лежим под одеялом, наблюдая в зеркале за чем-то глупым и нелепым. Псы втиснулись между нами, слегка похрапывая. Пандоре запретили входить в эту комнату. Аид настаивает, что это потому, что он не хочет, чтобы она издевалась над псами, но я подозреваю, скорее всего, причина в другом.
Мы не говорили о том, чего не произошло, но никто не пытался воссоздать ситуацию. Сам Аид уложил собак между нами.
— Какой сегодня день? — резко спрашиваю я.
— 23 декабря, а что?
Два дня до Рождества. Не могу поверить, что праздник подкрался так незаметно. Внезапно у меня возникает тоска по рождественским календарям, по тому, как я набивала рот дешевым шоколадом и в спешке отсчитывала дни.
— Я так понимаю, фэри не праздную Рождество?
— Нет, но я в курсе обычаев, — он смотрит на меня. — Хочешь что-нибудь устроить?
