И это сработало.
И я… я не нахожу слов, чтобы объяснить, как я благодарна.
Или как я на самом деле не хочу, чтобы эта ночь кончалась.
Не знаю, как сказать спокойной ночи.
Я останавливаюсь у своей двери, любуясь венком, пробегая пальцами по лентам, сушеным апельсинам и пучкам корицы.
— Аид… — начинаю я.
Он наклоняется ближе.
— Да?
— Сегодня было… сегодня было действительно… — я останавливаюсь, собираясь с мыслями. — Это было идеально. Спасибо.
Аид моргает, словно мои слова удивили его. Словно он вообще не ожидал, что я что-нибудь скажу.
— Не за что.
Я наклоняюсь и целую его в щеку, задерживаясь дольше, чем следовало бы.
— Ты промахнулась, — говорит он, когда я отстраняюсь.
— Что?
— Мои губы. Они прямо здесь…
Я отталкиваю его от себя.
— В твоих снах!
В моих тоже.
— Часто, — говорит он. Он все еще улыбается, но в нем слышится тень вздоха. Он не умеет лгать.
Он мечтал поцеловать меня. На самом деле мечтал. И не один раз!
— Ну… — тяну я, — спокойной ночи.
Спотыкаясь, я вхожу в комнату и закрываю дверь до того, как успею слишко много себе надумать, и броспюсь на кровать. Я смотрю в потолок, прижимая к груди подушку, и мечтаю об омеле, и о том, как за один день ему удалось снова сделать мир волшебным, таким волшебным, что я хочу быть его частью.
Я не скучаю по дому, по крайней мере, сейчас. Вместо этого я испытываю тихий ужас от осознания того, как сильно я буду скучать по нему и по всему этому, когда вернусь в мир смертных.
Кажется, мне нигде не место, но тихий толчок в моем сердце говорит, что я могла бы остаться с ним.
И из всех темных и ужасных вещей, что я видела в Волшебном Царстве, это самое ужасное.
20. Перед Падения
Я все еще не оправилась от тяжести того, что он сделал для меня несколько дней назад, все еще не могу смотреть на него, не испытывая благодарности… смешанной с другими, более сложными чувствами. В конце концов я решаю, что мне нужно сделать что-то, чтобы сравнять счет, и большую часть дня, когда его нет дома, провожу за вязанием ему ужасного шарфа. Я пытаюсь вязать крючком маленьких собачек, перья и молнии, но успех сомнительный.
Мне почти стыдно отдавать его ему.
Однажды вечером он возвращается, когда я уже ужинаю, и я толкаю шарф через барную стойку, пока он роется в холодильнике. Он наливает себе бокал вина и делает большой глоток, прежде чем повернуться и посмотреть на подарок. Он красиво завернут в свободную ткань и одну из сотен лент, которые я нашла в своем шкафу.
Он хмурится.
— Что это?
— Запоздалый рождественский подарок, — говорю я, избегая встречаться с ним взглядом. — Раз уж ты так старался для меня.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Он берет его дрожащими пальцами.
— Для меня?
— Да, это просто…
Он разворачивает его без лишней паузы, его глаза расширяются, когда он поднимает его.
— Он дурацкий, — говорю я. — Не лучшая работа. Он неумелый и глупый, и я не ожидаю, что ты…
Аид практически катапультируется через стойку, прыгая в мои объятия.
— Он великолепен, — шепчет он мне в волосы. — Я буду носить его вечно.
— Даже не по сезону?
— Дорогая, я создаю сезон! — он ухмыляется, отстраняясь, чтобы обернуть его вокруг шеи. — Что думаешь?
— Я думаю, ты слишком привлекательный, чтобы носить такой уродливый шарф.
Его ухмылка становится шире.
— У меня тоже есть для тебя кое-что.
Он взмахивает рукой, и из ниоткуда появляется белая шелковая шкатулка.
— Я собирался подарить тебе это на Рождество, но не хотел переборщить.
Яхва аю коробку и открываю ее, подавляя вздох. На ложе из мха лежит ожерелье и золота, состоящее из лепестков, какая-то прекрасная химера природы и металла. Оно напоминает мне апрельские ливни, майские утра, сады после дождя. Оно точно вобрало в себя весеннюю росу.
— Это волшебство, но не похоже на очарование, — объясняет он. — Оно не исчезнет.
— Оно прекрасно, — я перекидываю волосы через плечо и надеваю цепочку на шею. Аид помогает с застежкой, его пальцы скользят по моей плоти. Его прикосновения шепчут на коже, как ветерок в разгар лета. — Спасибо.
— Шарф лучше.
— Это… ложь, так ведь?
Он качает головой.
— Шарф лучше, потому что ты его связала. А я лишь нашел.
— Мне оно нравится.
— Я рад.
Я допиваю остатки стоящего передо мной ежевичного вина. Мне нужно это, чтобы рассеять напряженность его взгляда.
— Чары не так хорошо работают, когда ты спишь, верно? — спрашиваю я, просто чтобы что-то — что угодно — сказать.
— Зависит от очарования, но да. Те чары, что на вещах или зданиях, держатся лучше, те, что на людях, тускнеют. Зависит и от силы заклинателя.
Часть меня постоянно задается вопросом, зачарована ли часть его внешности, что-то большее, чем тушь или черные ногти, которые иногда вихрились, словно звездный свет, но наблюдать, как он спит, было так же сокрушительно. Это, правда, несправедливо.
— Ты покраснела, — говорит он.
— Здесь так тепло.
Он делает долгий, медленный вдох, и воздух вокруг меня холодеет.
Я меняю тему.
— На вечеринке я заметила, что у всех членов Высшего Двора было оружие…
Он напрягся, но лишь слегка.
— Бессмертное оружие, — говорит он, — или Божественные Клинки. Изготовленные из божественного металла.
— Не все было клинками.
