говорила с соседкой Мандариной. Бросила ради него мужа. Говорили, что Богородский попал в сумасшедший дом. И с тех пор она не снималась и не играла в театре. Да и вообще исчезла. То есть ее не было видно на экране, что для всех означало: ее не было.
Маргарита ожила, словно стряхнула с себя застывший образ. Ее черты уже нельзя было ухватить, зафиксировать — так стремительно менялось в ней все и выражение лица, и силуэт. Она вытянула руки, приподнялась на цыпочки и оторвалась от земли. Будто кто-то поднял за руки ребенка: расти большой! Нет, это не было съемкой телевизионного шоу, на Маргарите не было никакой страховки или лонжи. Просто она всегда играла до конца, и теперь заставила меня поверить в то, что взлетела.
«Эй, Маргарита!» — позвала я ее. Она встрепенулась и, как мне показалось, прислушалась. «Разбей парочку телевизоров — за всех нас!» Едва заметная улыбка оживила ее лицо и словно сдула с места. Она сжала правую руку в кулак, будто приготовилась к удару, и стала подниматься все выше, пока не исчезла. «Повезло! — думала я, провожая ее взглядом, — каждая женщина мечтает о мести, но мало кому удается сделать это в полете». И войдя в подъезд, с облегчением вздохнула — есть еще среди нас нормальные люди.
«Ха-ха-ха!» — осипшим тенором пропел мой старинный приятель, пропуская в свою просторную квартиру, напоминающую катакомбы и погруженную в полумрак.
«Что налить? Как жизнь?» — его голос начал творить чудеса. В граненый бокал потекла темно-вишневая влага. Раздался звон хрусталя. Я сделала глоток, другой. И запела: «Жизнь?» — мой голос сорвался на фальцет. Но я перевела дух и продолжила, взяв чистую ноту: «Я даже не заметила, как оказалась в роли одинокой женщины… Одиночка — сегодня это исчезающий вид. Я должна была быть окружена детьми. Иметь мужа. Который, я была убеждена, с самого рождения была убеждена, — будет мне изменять! И все же… Как так получилось, что я одна… Не понимаю!» Финальную фразу я спела мимо нот. «А твой, этот…» — протянул восхитительный тенор. «Винни? — подхватила я, взяв неожиданно ноту «ля», — он друг! То есть больше, чем друг. Еще кот… И еще миссия… У тех, кто с семьей, — миссия. У тех, кто один, тоже!» «Понимаю», — соглашался тенор в ответ. «Понимаешь?» — вскрикнула я с хрипотцой.
Поначалу наш дуэт звучал акапелло. Но потом вступили саксофон и рояль. К ним присоединились труба и ударные. Электрогитара… Я молчала, слушая музыку. Потом все затихло.
«Для кого ты это пишешь?» — перешла я на разговорную речь, закурив.
«Для себя, то есть для Него». Он улыбнулся.
Мой друг никогда не врал. Даже, когда заблуждался. И мне не надо было с ним казаться умнее, чем я есть.
«А если Его нет?» — аккуратно поинтересовалась я.
Он поправил рукой очки на переносице: «А этого никто не знает!»
«А ты знаешь?» Я смотрела на него, как на волшебника.
Он на секунду задумался, боясь разочаровать меня своим ответом.
«Можно верить только в то, о чем не знаешь наверняка», — выкрутился он.
«В невидимое?» — обрадовалась я.
Он рассмеялся: «Нуда».
Я любовалась им и не скрывала этого. И любовалась собой, задающей ему важные вопросы. Столько лет прошло, а он все такой же, — думала я, глядя на его по- детски спутанные волосы и вечно удивленное лицо.
Я всплеснула руками: «Как ты умудряешься не раздвоиться и выжить?»
«Я не способен… я ж не Массмедийкин», — по-мальчишески резко ответил он.
Где-то за окном послышался рэп. Наверное, какая-то компания вышла из бара «Суши».
С улицы доносились ритмичные выкрики:
«Мы знали его Павловым,
теперь он Массмедийкин,
он предал нашу веру в него…
В кого теперь нам верить, в кого?
В нем что-то было… от него самого,
теперь раздвоилось, не осталось ничего!
А было обещанье мастера…
О-е, о-е, о-е! Обе-ща-ни-е!».
Голоса смолкли. Мы помолчали.
«На выборы пойдешь?» — спросила я, зная его ответ.
«Зачем? Я свой выбор сделал при рождении», — он вопросительно поднял брови, подтверждая нелепость самой мысли о выборах.
Я довольно улыбнулась. Даже простая речь, звучала из его уст, как мелодия. Независимо от того, о чем он говорил.
«Я встретила Маргариту у твоего подъезда», — сказала я.
«Да, она была здесь, — его лицо просияло. — Я пробую ее на одну из партий в моей опере, — настоящий живой голос! Колоратурное сопрано. Такая редкость! Думал, все придется петь самому… И вдруг в последний момент, откуда ни возьмись, стали появляться люди. Непрофессиональные певцы, но поют лучше, в сто раз
