class="p1">Слова медитации не помогали. Рассыпались, будто осенние листья… Что мне делать, папа? Что мне делать?
«Ты только не сдавайся, Алейдис, хорошо? — услышала я любимый голос, звучащий через время. — В Академии может быть непросто. Но ты выживешь, поняла меня? Ты сильная девочка. Смелая. Тебя не сломать!»
— Папа… Мне сейчас очень трудно. Но я не сдамся. Ради тебя, — прошептала я. — Сами они гнилушки, а ты был лучшим человеком в мире.
Глава 38
Я сидела и думала, что на полосе препятствий, несмотря на все трудности, было легче: я чувствовала себя нужной, чувствовала себя в команде. На какой-то миг мне почудилось, что у меня появились друзья, что и сам Эйсхард не такой уж ледяной истукан. Оказалось — показалось.
Не знаю, сколько времени я провела на скамейке в парке. Вдалеке по аллее шли по своим делам старшекурсники, не обращая на меня внимания.
Я самовольно покинула полигон. Считается ли это дезертирством? И что мне за это будет? Впрочем — все равно. В Академии нет ничего, что сделает мне еще больнее. Сегодняшний день побил рекорд катастроф, хуже просто некуда.
— Кадет Дейрон! — ударил по ушам знакомый до боли голос.
«О-о-о, с “хуже просто некуда” я, похоже, поторопилась», — подумала я, сумрачно глядя на приближающегося Эйсхарда.
И как только отыскал? Радар у него на меня настроен, что ли? Лед подошел и застыл напротив, ожидая, что я, следуя уставу, встану перед командиром навытяжку.
Среди первогодков не было второго такого человека, понимающего важность субординации. Дочь полковника и не могла вырасти с другими принципами. Однако сейчас в укромном уголке парка никого не было кроме нас, и я бы не уронила авторитет эфора в глазах подчиненных, а склонять голову перед ненавистным Льдом было выше моих сил. Поэтому я лишь хмуро смотрела на него исподлобья.
На лбу Эйсхарда алела свежая царапина, и без того белая кожа сделалась даже не бледной, а серой. Под глазами залегли тени. Полоса препятствий давалась непросто даже эфорам, а ему сегодня пришлось пройти ее три раза.
— Десять штрафных баллов? — безразлично спросила я. — Двадцать? Тридцать? Давайте сколько не жалко. Мне все равно.
— Ты избила кадета Колояра. Поставила синяк под глазом, разбила губу. Я хочу услышать причину.
— О, синяк под глазом, да и губа разбита! Шикарно.
Пристальный взгляд льдисто-голубых глаз буравил меня, будто пытался пробиться в голову и прочитать мысли. Я не выдержала и уставилась в землю. Замолчала. Какой смысл объяснять? Хватит с меня унижений.
Эйсхард взял мое лицо за подбородок и приподнял, заставив посмотреть на себя.
— Я хочу знать причину, кадет Дейрон, — отчеканил он.
Ощущение его пальцев на моей коже стало последней каплей. Я им что — игрушка? Будто можно вот так бесцеремонно хватать живого человека то за волосы, то за лицо.
— Руки убрал! — взвилась я, забыв о данном мейстери Иллари обещании быть гибкой и держать себя в руках.
Я с размаху ударила его по ладони, хлестко и сильно, и лишь потом заметила, что его руки снова ободраны и расцарапаны. Да и плевать. Я вскочила на ноги и задрала подбородок, но сколько не тянулась, макушка едва достигала плеча Эйсхарда.
— Не смейте больше все меня трогать!
— Кто «все»? — тут же спросил он. — Кто «все», кадет Дейрон? Кто еще тебя трогал?
О Всеблагой, я проговорилась, и Эйсхард тут же услышал промашку. Теперь к клейму «дочь предателя» добавится еще одно, не лучше: «стукачка»!
Я качнула головой:
— Никто!
Повисло молчание, в котором мы со Льдом синхронно сложили руки на груди упрямым жестом: никто не собирался уступать.
— Сядь, Дейрон, — устало сказал эфор. — Сядь и поговорим.
— Не о чем разговаривать, — буркнула я.
Однако все же послушалась: села. И Лед сел, вернее, рухнул на скамейку. Мы оба были вымотаны донельзя. От усталости я потеряла бдительность, вот и проговорилась, впредь следует быть начеку.
— Давайте уже покончим с этим, — вздохнула я. — Вы должны назначить мне наказание за то, что я избила однокурсника. Неподобающее поведение, неоправданная агрессия и вот это все. Признаю. Не протестую. Куда сегодня идти отрабатывать? В столовую? Драить аудитории? Или для злостных нарушителей устава найдется что поинтереснее?
Эйсхард сполз на край скамейки, откинулся и уставился в небо, о чем-то размышляя. Только бы не подбил факты так, чтобы на позорную порку перед общим построением отправили меня… Я хоть и хорохорилась, и бодрилась, но сердце болезненно сжалось от одной мысли, что меня привяжут к столбу и высекут плетьми.
— Так, Дейрон, вижу, ты мне ничего не расскажешь. Тогда расскажу я, — начал он.
Я снова невольно обхватила колени, сжалась в маленький комочек, будто и не боец никакой, а испуганная маленькая девочка — стыдоба, да и только!
— Вернон к тебе пристает.
Лед быстро взглянул на меня, надеясь найти на моем лице подтверждение своей догадке, но я была кремень: молчала и смотрела перед собой.
— Вернон к тебе пристает, а сегодня перешел черту. И при этом он шантажирует тебя, чтобы ты никому не смела сообщать. Ты и не видишь смысла заявлять на него, потому что это только создаст лишние проблемы.
— Вы не единственный, кто ненавидит дочь предателя Дейрона, — нервно фыркнула я. — Думаю, это должно вас хоть немного утешить.
В голос прорвался едкий сарказм:
— Все студенты нашей Академии — прекрасные люди. Они борются со злом во всех его проявлениях. Дочь предателя Дейрона — зло в чистом виде. А они — молодцы. И вы тоже, командир!
О Всеблагой, нельзя так разговаривать с Эйсхардом, никак нельзя. Он ведь сживет меня со света.
— Тебя травят, — сказал он.
— Я вам ничего не говорила! — испуганно воскликнула я. — Забудьте. И помощь мне ваша не нужна! Только не ваша!
Лед выпрямился и повернулся всем корпусом так угрожающе, что я отстранилась и тихо сказала:
— Не могу сегодня больше драться. Сил нет. Давайте перенесем на завтра.
— Ты в своем уме, Дейрон? — рявкнул он. — Что ты несешь?
Он потер лоб, задев царапину, скривился.
— Сделаю вид, что не слышал.
— Да! — Я обрадовалась, что он меня понял. — Вы ничего не слышали.
И немного выдохнула. Каждый остается при своем: Эйсхард закрывает глаза на
