ей вздумается, потому что…
– Я не буду это слушать! – Сашина и Женина мама выставила щит и отбилась от училкиного копья. – Вам лишь бы нормального ребенка залечить! Вам просто за это премии платят!
Последнее предложение мама сказала учительнице спиной, потому что уже схватила Женину руку, уже развернулась и уже выносила себя к выходу из класса, из школы, из школьного района.
Саша сидела за письменным столом в их с Женей комнате и делала задание по математике, потому что более интересных дел у нее не имелось. Она не стала снимать испачканную блузку, хотя юбку на домашние шорты заменила. И сидела прямо так, наполовину школьная, наполовину домашняя, и выглядела еще неопрятнее. Когда мать зашла домой и увидела это, она стала еще злее, ее будто покусал взбешенный овод. Ничего не говоря, мать схватила Сашину блузку за ворот и потянула наверх, резко, больно, через слабую шею и большую Сашину голову. Саша подняла руки наверх, плавно, тряпично, но блузка не снималась, и тогда мать дернула ее сильнее. Блузочная пуговица пульнула в стену, Сашин подбородок распятнился красным. Саша осталась в одной маечке и продолжила решать задачи, будто ничего не случилось, а матери просто не существовало.
– Ты что там устроила в школе, а?
– Отвечай, когда мать с тобой разговаривает!
– Ты совсем охренела? Язык проглотила, что ли?
– Ну-ка живо говори, что случилось!
Мать почувствовала, как трещит ее кожа, вся, по всему телу, как она сама вот-вот разлетится, залепит своим мясом все стены, зальет кровью мебель. Она осмотрела комнату: за столом сидела поганая Сашка и полностью ее игнорировала, а на кровати полулежал непереодетый Женя и читал свою тупую детскую книжку. Мать подумала, что если ее действительно разорвет, то дети просто перейдут в другую комнату, где не так грязно. Матери показалось, что ее собственная голова отлетела, перекрутилась сотню раз и вернулась на шею.
– Ты что, охуела в край?
Саша не пошевелилась, ничуть, совсем; более того, она продолжала вдумываться в примеры, то есть она не писала какую-то белиберду, а выводила цифры и считала в столбик.
– Сука.
Тогда мать повернулась к Жене и тут же вспомнила про детсадовских женщин.
– А ты чего сидишь, а? – закричала она.
– Мамуль, я читаю, – ответил Женя.
Идиот, думала мать, он всегда отвечает на вопросы прямо, будто не понимает, что я имею в виду. Хотя все он понимает. Не лучше Сашки, просто притворяется пушистеньким.
– Читаешь? – заорала мать. – Читаешь? А ты что натворил в своем саду, а? Что натворил? Почему мне все говорят, что у нас уже два психа в семье? А? Кто виноват? А? Два психа! Два!
– М-м-м-м-мам, м-м-м-мамуль, п-п-п… – Женя стал заикаться, очень не вовремя.
– Му-хрю, ты че мычишь? Чего ты разыгрываешь драму? Дебил!
Мать больше не смогла выносить зверей, которые лишь иногда притворялись ее детьми. Она выбросила себя из их комнаты и сильно, так, будто хотела замуровать их навсегда, хлопнула фанерной дверью.
Сначала было тихо и приятно. Возня, пакетные шебуршения, стуки и вскрикивания, которые производила мать, оставались за стеной, поэтому как будто не существовали, как будто Женя и Саша уехали на каникулы и теперь могли временно игнорировать проблемы, которые ждали их дома. Женя перекатился на спину и поднял над собой книгу, словно сделал из нее и своих рук навес от солнца. Саша стекла на пол и продолжала решать задачки на животе, постукивая ногами по мягкому, травянисто-песочному ковру. Когда задачки кончились, Саша перевернулась на спину и стала просто лежать. Когда ей надоело просто лежать, она сказала:
– Жень, а что было-то?
Женя медленно, аккуратно, будто тяжелую штангу, опустил на грудь книгу и сказал:
– Учительница говорила, что ты самая умная в классе.
– А что еще?
– И может быть, даже во всей школе.
– И все?
– Ага.
– А почему она, – Саша кивнула в сторону двери, – почему она орет?
– Не знаю.
– Не знаешь? – Саша села и вдавила левую руку в пол.
– Нет, – Женя тоже сел в кровати и весь сплющился.
Саша прыгнула, как кошка, слетевшая со шкафа, схватила задачник по математике и сказала:
– Предатель.
Бросила книгу в Женину сторону, специально не попала в Женю, зато не специально попала в настольную лампу, которая зацепилась шнуром за кружку, секунду повисела, а потом упала на пол вместе с кружкой, кружка разбилась, лампа звякнула, Саша сказала:
– Трус.
В Жене снова начало дребезжать, даже сильнее, чем перед детсадовскими утренниками, даже звонче, чем перед ужаленной матерью, даже мельче, чем после кошмаров, которые были только ночью, потому что днем Женя никогда не спал. Он встал, но ноги исчезли, размякли, растеклись в лужу, и Женя упал. Все дребезжание начало сбиваться в колючие, тяжелые, воняющие комья, Женя попытался их примять, разбить, отфутболить, но они были слишком мощные, слишком своенравные, так что начали вылезать из него, выблевываться, через крик, через вопль, через мокрое, через глазные каналы и горло. Саша подбежала к Жене, села рядом, накрыла его ладонь своей ладонью, а потом услышала, что их пещера, их каникулы распечатались, фанерная дверь открылась, в ней появилась мама-монстр, мама-цунами, мама-беда. Саша сидела спиной и не видела ее, но слышала, а потом почувствовала, почувствовала прямо затылком, в который врезалась каменно-ледяная, когтисто-мышечная материна рука. Мама-беда ничего не сказала, мама-цунами схлынула, мама-монстр снова запечатала пещеру. Саша обняла Женю, Женя стал успокаиваться, а через Сашин затылок, в ее голову, горло, живот и ноги втекла ненависть, еще ненависть, не страх и не боль, а просто ненависть к этой женщине. Саша и Женя посидели, слипшись, почувствовали, как отдаляется мама, выходит солнце, нагревается песок и снова начинаются каникулы. Они пробыли вместе, впритирку, разговаривая и хихикая, читая и играя, до самого ужина, к которому возвращался папа, даже в те дни, когда не работал, потому что не мог быть дома, особенно если дома была мама.
– Папа, а мы поедем на море? – спросил Женя, которому папа железно, стопроцентно, абсолютно точно пообещал море этим летом.
– Да, в августе поедем, – сказал папа, растянувший себя на полу в комнате Саши и Жени, рядом с ними, и закрывший фанерную дверь, пока мать бросала на стол еду в тарелках, вилки и кружки.
Потом звонил телефон, но никто из лежавших на полу в детской не хотел к нему подходить. Каждый в комнате решил, что этот позывной обращен не к ним, не сюда, поэтому призрак кухонной матери, которого отсюда не было видно, бросил что-то металлическое, громко и звонко, а затем подошел к телефону.
