Потом призрак матери открыл фанерную дверь, собрался на пороге комнаты в мать из кожи и костей и плюнул словами, что двоюродная сестра, которая живет в курортном городе за горой, попала в больницу, что завтра надо посидеть с ее ребенком, пока не приедет мать двоюродной сестры, чтобы дальше сидеть с ним.
– Я вернусь завтра утром, – плюнула мать, только что бывшая кухонным призраком. – А ты будешь сидеть с ними. Завтра суббота. Никуда им не надо. Если ты не знал.
– Я завтра на смене, – сказал папа, не видя, как лицом, глазами, губами развеселились его дети.
– Значит, бери на смену, – сказала костно-кожаная мать, улетела на кухню, расщепилась в призрака и громыхнула из-за стены, что пора жрать.
Папа Саши и Жени работал охранником, по системе день, ночь, сорок восемь, так говорила мать. Для Жени и Саши это значило, что они не видели папу сутки, а следующие двое суток видели его по чуть-чуть: в выходные дни папа все равно занимался чем-то еще, кого-то возил в машине, что-то чинил, с чем-то помогал, иногда за деньги, иногда по дружбе. Саша знала про папу, что раньше он воевал там, где было очень жарко, а еще однажды там кому-то съели нос крысы, а папа вроде бы как-то съел крысу. Женя ничего этого не знал. Мать говорила, что папа даже воевать нормально не умел, потому его и поперли из армии. А папа отвечал, что зато теперь может работать охранником в красивом месте.
Саша была старше Жени, а еще, как она думала, любимее у папы, поэтому бывала на его работе уже два раза, Женя шел туда впервые. Утром они вышли из дома раньше на целый час: папа сказал, что им всем хорошо бы прогуляться. По пути Саша объясняла Жене, что они идут в санаторий, большой и красивый, а еще говорила, что вот, Женя, сосна, она такая большая, потому что ей полвека или больше, а вот, Женя, помойка, здесь летом можно встретить ежей. Они только что вышли из дома и шагали по знакомому Жене двору, так что он и прежде видел и сосну, и ежей, но Саше очень нравилось, что она много раз ходила тут с папой, поэтому она решила «провести экскурсию». Папа смеялся, а Жене все равно было интересно, Саша всегда хорошо рассказывала.
Они прошли через панельковые дворы, кирпичные дворы, одноэтажные улицы. Это, Женя, лесополоса, как бы лес, но не совсем настоящий, его посадили люди, сказала Саша, когда они втроем перебежали трассу в положенном месте. А сейчас мы входим в старый город, ты здесь не был, а ему тысяча лет. Ну нет, Сашуль, ему чуть больше ста лет, смеялся папа. Ну да, ему сто пятьдесят лет, тут раньше было много людей и санаториев, сейчас только половина, но потом вторая половина опять откроется, да, папуль? Обязательно! Сейчас, Женя, сюда приезжают бабушки из Москвы, но потом поедут их внуки, и если у одной бабушки будет четыре внука, то все снова заработает, да, папуль? Все так! Вот смотри, Женя, это мраморный лев, ты можешь погладить ему нос, и тогда исполнится твое желание. Папа, ты поднимешь Женю, чтобы он потер нос? Подниму, иди сюда, сынок. Только, Женя, никому не говори свое желание, понял? Не говори, Жень, понял?
Потом высокий папа и два невысоких человека, которые держали его за обе руки, по одной на каждого, подошли к пока еще работающему санаторию, розовому и местами мраморному. Папа отлепил свои ладони от детских, чтобы открыть ключом специальные маленькие воротца, в которые входили работники санатория, но прежде чем достать ключ, сел на корточки перед Сашей и сказал:
– Не обижайся на маму, Сашуль. Она просто не понимает, какая ты. А я понимаю. Ты самая лучшая, ты очень сильная, будь такой же, никого не слушай.
Папа встал и повернулся к воротцам, а Саша обхватила его сзади, пытаясь сделать замок из ладоней на животе, но руки были маленькими, детскими, так что разомкнулись и сползли. Папа поцеловал Сашу в ее волосисто-спутанную макушку, потом посадил Женю на шею и вошел на территорию санатория, ступил на узкую, непарадную, некурортную дорожку и повел детей к черной двери, у которой курил папин коллега, ожидая конца смены.
Каморка, где мог оставить вещи и отдохнуть папа, была маленькой, скучной и со старым телевизором, из которого выпучивался экран. Там, прямо на бесшторном подоконнике, лежали книги в тусклых обложках и кроссворды. Папа взял Женины поезда и раскраски, Сашины книжки и зачем-то ее Барби, с которой она не играла, но когда выложил детское имущество на кровать, оно сразу показалось им всем скудным и неспособным овеселить каморку.
– Так, ну, мне нужно сделать обход, – сказал папа так, будто стеснялся обхода, каморки, своей работы и вообще всей своей жизни. – Только не выходите никуда, хорошо? Саш, слышала? Вам тут одним быть нельзя, так что не выходи и не разрешай Жене. Я пошел.
Саша и Женя сели на папину кровать, по разным ее сторонам. А давай играть в корабль, сказала Саша, я буду капитаном, а ты вторым капитаном. Давай, сказал Женя. Серая охранничья кровать удлинилась, расширилась, обросла резными бортами, сделалась многоэтажной и вырастила над собой черный флаг со смеющимся черепом. Саша и Женя, капитан и второй капитан, заскользили по океану, сначала спокойному, поблескивающему, но потом вдруг появились тучи, начался шторм, и вот они врезаются в волны, перебрасывают друг другу канаты, орут, чтобы перекричать ветер…
– Деточки, потише, пожалуйста, – улыбнулась в дверь какая-то тетя и исчезла.
Деревянные борты отвалились, пиратский флаг вылетел в окно, корабль стал кроватью.
– Скучно, – сказала Саша.
– Скучно, – сказал Женя.
Женя взял свои поезда и стал катать их по полу, стенам, кровати. Саша поняла, что он от них теперь не отлепится. Точнее, если Саша скажет, он будет играть с ней, но не так, не весело, наполовинку, потому что, как чувствовала Саша, с поездами Женя ускакивал в свои фантазии, которые были настолько Жениными и ничьими больше, что она бы в них не вместилась. Саша подвинула тусклые книги, села на подоконник, взяла свою нетусклую книжку и начала читать. Но ей не читалось. Тогда Саша стала смотреть в окно на высоченный, как полдома, сухой-пересушенный-растрескавшийся фонтан с большими чашами в три яруса, который перестал плеваться уже давно, еще когда папа не был охранником. Саша всматривалась в фонтановые трещины: сначала они были просто трещинами, но потом стали скругляться, завиваться, перетекать из одного в другое, и
