бездельничаю. И потом, что представляет собой сельская школа, прекрасно известно. Там изо всех сил тянут распоследнюю посредственность, дабы показать хоть какой-то уровень успеваемости среди учеников, и, как правило, не дотягивают её даже до умеренно низкого уровня школы городской. Почему? Потому что сами учителя в подобных учреждениях являются такими же посредственностями, что и их ученики, они не обладают достаточной квалификацией для преподавания предметов сложнее физической культуры, и только по причине нехватки специалистов в сёлах содержатся как неизбежное зло, которое, не исключено, покалечило не один талант бездарным преподнесением знаний. Хуже преподавателей сельских школ только учителя начальных классов. Что толкает человека учить малышей? Это ведь само отрицание преподавания! Из года в год вы повторяете соплячью, которое даже самоё себя не осознаёт, одни и те же до крайности примитивные знания, не развиваясь, не добавляя ничего нового к занятиям, ибо в таком случае дети перестанут вас понимать. Их даже нельзя назвать знаниями, это базовые навыки, постоянное повторение которых нормального взрослого человека сведёт с ума. Что творится в душах людей, которые учились на педагога минимум четыре года, чтобы потом писать на доске палочки и крючочки перед малышнёй? Я не понимаю. Может, их привлекает работа с детьми? Тогда это низость. Им нравится помыкать существами, которые заведомо меньше и беззащитнее их. Или они, вследствие умственной отсталости, не способны выстраивать деловые отношения со взрослыми людьми и ищут себе работу, на которой проще и безопаснее? Но подобных существ, наоборот, необходимо изолировать от незрелых детских умов, чтобы те не заразились глупостью и беспомощностью. Однако говорить, что они не нужны, тоже было бы неверно, только их не стоит называть учителями, только воспитателями, и уж тем более следует отказать им в каком бы то ни было отношении к науке, поскольку, претендуя на причастность к её объективности, они предают такой же характер своему «преподаванию», тем самым взваливая на детей ношу психических девиаций, нести которую те объективно не способны.
Накануне прошёл сильный ливень, и вода в местной речке поднялась настолько, что в ней вполне можно было плавать. Сразу оговорюсь, никаких идиллических картин при описании задорного купания коротким, но знойным летом российской глубинки нарисовать не получится, оно происходило не так, как восторженные идиоты обычно живописуют деревню и «простую» жизнь в ней. Сходить на речку являлось делом не обычным и не развлекательным, разве только с большой скуки. В нормальные дни её глубина в самой середине была в лучшем случае по колено взрослому человеку, берега не отличались ни красочностью, ни удобством, ни чистотой, поэтому никакой популярностью у населения в качестве способа рекреации она не пользовалась. Те, кто не работал летом, днём спали, а по вечерам, собираясь небольшими компаниями у кого-нибудь в саду, проводили досуг в соответствии со своим культурным уровнем. Только после сильных осадков в разгар лета ребята постарше бегали поплескаться в мутной воде и чего-нибудь поделать втайне от взрослых.
В то утро отец отсыпался после ночных гуляний у приятеля, летом дел в магазине всегда мало, мать возилась на кухне, не помню, почему, то ли была в отпуске, то ли опять безработной. Я лежал на диване в гостиной и мирно смотрел телевизор.
«Мам, я на речку», – крикнул Стёпа и молниеносно выбежал в дверь, но успел услышать:
«Хорошо. Только возьми брата, а то он скоро позеленеет от телевизора. Дима, слышишь? Отлепись от телевизора, пойди со Стёпой на речку, иначе лета опять не увидишь».
Мне хотелось идти туда так же, как и ему меня брать.
«Да пошёл он. Не хочу, не стану с ним нянчиться. Я иду с друзьями, он будет самым мелким из нас», – и всё в таком духе, но мать настояла. А вот мою сестру, тогда ещё от горшка два вершка, как раз таки шепеляво изъявившую желание пойти купаться, почему-то не пустила.
Мы вышли со двора и молча направились к окраине тогда ещё села, от которой до речки было ближе всего. Стёпа шёл очень быстро в надежде, что сопляк отстанет, но я не мог отстать, потому что слушался маму и не сомневался в необходимости выполнять её распоряжения. День занимался жаркий, под солнечными лучами исчез запах свежести после дождя, и в воздухе стояла тяжёлая сырость от испарений. В мои сандалии набилась грязь, носки промокли и при каждом шаге издавали чавкающие звуки, из-за чего было тяжело идти, к тому же брат спешил. Однако я на него не злился, чувствуя себя виноватым за то, что меня ему навязали. Его худые, длинные и загорелые ноги в шлёпанцах проворно мелькали перед моим носом, я то и дело сбивался с шага на бег, опустив голову и не смея попросить идти помедленнее, потому что результат был известен – он бы либо накинулся на меня с кулаками, либо сказал: «Не можешь идти со мной, иди домой». Я не понимал, почему он так злится, но смутно предчувствовал, моё присутствие должно было от чего-то его удержать, от чего-то, что родители не позволяли ему делать, однако прямо запретить не могли.
Проблема заключалась даже не в том, что был конец 90-х, и народ активно демонстрировал, до чего может опуститься, будучи предоставленным самому себе, а в том, что и мои родители, и родители друзей и знакомых моего братца, и все те люди, щедро рассыпанные по городам и весям всего мира с одинаково низменным уровнем ума и воспитания, оказались не способны контролировать собственных детей, поощрять их развитие и оберегать от опасностей, поскольку сами не имели ни малейшего понятия, в чём заключается смысл разумной жизни. Они были заняты собой, личными проблемами, беспросветной повседневностью, сами нуждались в опеке и защите более сильного, поэтому воспринимали превратности взросления отпрысков как нечто существенное и неразрешимое, пребывающее наравне с их собственными затруднениями, а посему требующими немало сил для исправления. Ущербное скудоумие, слабость и трусость родителей вели к тому, что воспитание детей пускалось на самотёк, и тогда только умственные способности ребёнка становились для него единственной защитой от влияния скотского окружения. А окружение всегда скотское, особенно таковым оно было в России в то время, поскольку состояло из недоразвитых ошмётков биомассы, предоставленных самим себе. К тому же малолетние выродки сугубо статистически являлись отпрысками пролетарского отребья и копировали привычки родителей, то есть пили, курили, матерились, лгали, воровали, что плохо лежит, и самоутверждались за чужой счёт.
Через двадцать минут мы свернули с дороги и принялись петлять в густо росшей траве. Брат замедлился, ощутимо запахло сыростью большого водоёма, я весь вспотел, но по
