пойти искупаться. Войдя в воду по пояс, как учили, оттолкнулся ногами ото дна и поплыл в прохладной струящейся мутной воде, едва-едва поддерживавшей моё тщедушное худое тельце. Никто и никогда, в том числе и я сам, не опасался за мою жизнь то ли по недомыслию, то ли из безразличия к моей серой, ничем не примечательной персоне, и сегодня мать отпустила меня на речку с лёгким сердцем, уверенная, что с её средним чадом ничего не случится даже в компании тупых пьяных подростков. Скорее наоборот, я должен был от чего-то удерживать брата, от чего-то совсем безрассудного, не спасать жизнь в буквальном смысле слова, а предостерегать одним своим видом, как свидетель и потенциальный доносчик.
Я доплыл до другого берега, снесённый течением до того места, где мы со Стёпой переходили речку, встал на ноги, огляделся, вновь вошёл в воду по пояс, оттолкнулся ото дна и поплыл против течения, чтобы на другом берегу вылезти на месте нашей стоянки. Поначалу всё шло хорошо, я не отрываясь смотрел на компанию подростков, к которой вернулись второй парень и девушка, и все шестеро собрались вокруг припасов со стаканами в руках. Однако через пару секунд, на середине реки понял, что сильно устал, посмотрел на воду вокруг, увидел, сколько мне ещё осталось плыть, слегка запаниковал, и у меня вдруг затряслись руки то ли от холода, то ли от перевозбуждения. В это мгновение нечто холодное и скользкое коснулось моей ноги, потянуло её на себя, схватило и стало тащить вниз. В мановение ока я оказался в мутной толще воды, захлебнулся и утонул.
Первым, что я увидел, выбравшись из реки, была искажённая зверством пьяная рожа Степана, который настиг меня в несколько шагов, ударил наотмашь рукой в лицо, повалил на песок и несколько раз с оттяжкой лупанул лежачего ногами в грудь и живот. Так он выразил свою любовь ко мне и беспокойство за мою жизнь. А если серьёзно, причиной ужаса, который я увидел в его глазах, была досада из-за испорченного отдыха и страх перед родительским наказанием, ведь я обязательно сообщил бы им о происшествии, а потому Стёпа решил в тот день нагуляться впрок, понимая, что ещё не скоро будет отпущен на пьянку с друзьями.
Лёжа на песке, порыдав в голос, потом перейдя на тихие всхлипывания, в то время как брат напивался вусмерть, я поклялся самому себе, что никогда не прощу Степана за своё унижение. И не простил, ни разу в жизни к нему не прислушавшись, чего бы мне это не стоило. Обиднее всего было то, что избиение произошло на глазах у двух девушек, поэтому, более или менее придя в себя, я собрал свою одежду и направился домой, нисколько не страшась проделать обратный путь в одиночестве.
«А ну стой! Я сказал, стой, скотина!» – донеслось позади, когда брат понял, что я намереваюсь сделать.
Я продолжил идти не оглядываясь.
Через секунду послышался звук падения и всплеск, этот дурак споткнулся спьяну и упал в реку. Его друзья дружно заржали, но мне уже было всё равно, я шёл по горло в воде и не имел никакой физической возможности обернуться. А придя домой, в красках рассказал всё матери, не просто не постеснявшись деталей, но ещё и приврав про жестокость Стёпы, и продемонстрировал в качестве доказательства синяки на своём тщедушном тельце. Мертвецки пьяного и с фонарём под глазом домой в тот день его привёл отец, но Стёпа всё-таки попытался пробормотать в мой адрес угрозу, после чего получил очередной подзатыльник и заткнулся. Я же вдруг ощутил радость, и не потому что сотворённое им надо мной зло оказалось отплаченным сторицей, а потому что пусть на бессознательном уровне, на уровне предчувствий понял, насколько у скудоумных дегенератов извращено чувство чести, достоинства и справедливости, вследствие чего их потребностям и интересам, их жизни и смерти можно не предавать ни малейшего значения, не брать их в расчёт и быть от них полностью свободным. То бесконечное звериное самолюбие, которое отрицает право других на обладание собственной жизнью, воспринимающее весь остальной мир лишь через призму своей бесценной персоны, его полезности для неё, лишает человека полезности для других и в целом смысла существования, исключает из общества, основанного на эквивалентном обмене, чем полностью обесценивает индивида, подверженного ему. Так легко ребёнок из глубинки 7-8 лет отроду понял про спесивых вашингтонский социопатов то, что тогда было невдомёк политической элите России.
XXVII
На следующий после «эпичной» фразы день Стёпа подкараулил меня на улице возвращавшимся от школьного приятеля, дружба с которым давно захирела и отсохла, продолжаясь только потому, что других друзей я не имел.
«Пойдём, прогуляемся вместе до дома, потолкуем, как брат с братом».
«Честно говоря, у меня нет ощущения, что ты можешь сказать мне то, чего я уже не знаю».
«Ты попроще себя веди, – ему явно нравилась исконно-посконная, зечасто-быдляцкая «правда» и «сила» этой фразы, и он готов был повторять её раз за разом как жёсткое выражение непреложной истины, которое тут же сбивает собеседника с толку и заставляет послушно следовать мысли изрёкшего её светоча истины. – А то люди тебя не поймут», – оказалось второй сверхдейственной фразой, перед которой я должен был окончательно склонить голову, утратить собственную волю и полностью ему подчиниться, как будто понимание «людей» является высшей и непреложной ценностью. Впрочем, для него всё так и было.
«Не тебе указывать мне, как себя вести», – ответил я на его манер таким же железобетонным аргументом, не терпящим никаких возражений.
«Я твой старший брат».
«И что? Это не делает тебя автоматически умнее. Ты посмотри, кем ты работаешь. Если бы не отец, ты бы спивался в какой-нибудь полуразвалившейся лачуге без работы и без денег, никому ненужный, без жизненных перспектив».
«А ты сам себе работу нашёл? Сам оплатил своё обучение? Ты думаешь, я не знаю, сколько денег уходило на покупку твоих зачётов и экзаменов? Отец при мне брал из кассы деньги, чтобы отдать тебе. И ещё неизвестно, на что ты их тратил. Так что не строй из себя чёрт знает что, ты такой же, как все».
«Но у меня хотя бы хватало ума на то, чтобы делать вид, что я учусь, ты же оказался не способен даже на имитацию. Ты посмотри на себя, послушай собственную речь. Говоришь как грузчик или дальнобойщик. Часто приходится общаться с олигофренами? Только вот не обязательно у них перенимать язык. И как ты после этого надеешься вести дела? Собираешься проводить переговоры с образованными людьми словами деревенских отбросов? С тобой никто не станет разговаривать, ни одна уважающая себя
