– Не плачь, подруга, – ответил я, поспешно одеваясь, – я все равно уезжаю.
Я попытался поцеловать ес на прощанье и получил оплеуху.
– Совести у тебя нету, – крикнула она мне вслед, но я уже выскользнул на лестничную площадку.
Через полчаса я тихо, чтобы не разбудить родителей, открыл дверь своей квартиры и бесшумно прошел к себе. Включив настольную лампу, я стал нервно искать отложенные на непредвиденный случай деньги. Их оказалось в общей сложности триста рублей. Быстро побросав вещи в рюкзак, я на цыпочках пробрался к двери – и неожиданно столкнулся с матерью.
– Ты куда это, голубчик, собрался? – воскликнула она, всплеснув руками.
– Мамочка, выручай, – сказал я, припав к ее руке. – Мне нужно еще сто рублей, для очень важного дела.
– Господи, опять мальчик попал в дурную компанию, – прошептала она, доставая деньги из сумочки.
– Только не говори отцу. Вернусь через недельку, – заверил я, выскользнув из ее объятий и скрываясь за дверью.
– А как же университет? – запричитала она. – Подожди, я тебе покушать соберу на дорогу… – но я уже не оглядывался.
Добравшись до аэропорта, я обнаружил, что рейс на Армавир отправляется лишь вечером. Целый день я писал дневник, пытаясь осознать пагубное воздействие Наденьки на мое стремление к Небу.
Вечером в Армавире я сел на автобус, направляющий в сторону Белореченска. В автобусе было тепло и уютно, и я стал клевать носом переднее сиденье, которое занимала симпатичная брюнетка. Она оглянулась и недовольно отодвинулась подальше от моего носа.
Добравшись до Белореченска, я отыскал Джи в дорогой гостинице. Он стоял на террасе в потоке света, среди ярко-оранжевых цветов и внимательно следил за полетом золотисто-голубого махаона.
– А, Петрович, здравствуй! – воскликнул он, не спуская взгляда с махаона, порхающего вокруг розовой гортензии. – Ты, Петрович, по своей структуре вестник, гонец, поэтому смирись с тем, что тебе всегда придется следовать за Кораблем. Ты не можешь разрабатывать правильную стратегию своего поведения, тебе легче следовать тому направлению, которое указываю я или блуждающий Касьян…
От возмущения я проснулся: за окном было темно, только множество звезд сияло на темно-синем небе. Я пробрался по заваленному сумками проходу к шоферу и спросил его, когда же будет Белореченск.
– Какой Белореченск? – ответил шофер. – Уже два часа в Краснодар едем!
– Останови машину! – истерически закричал я.
Автобус с визгом затормозил.
– Ты чо, напился, шоферюга? – раздался голос пьяного на заднем сиденье. – Людей, чай, везешь, не дрова!
Я схватил сумку и, наступая в спешке на ноги пассажирам, выскочил из автобуса.
– Спасибо большое! – закричал я шоферу.
– Да ладно, не за что, – ответил он, и автобус уехал.
Тут я осмотрелся и сообразил, что стою на обочине в ночной степи, и нет вокруг ни жилья, ни даже деревьев. На ледяном ветру я мгновенно продрог до костей. Было около полуночи. Нелепость и даже опасность моей ситуации стала вполне ясной. Ночевать в степи я не умел.
Я решил стоять, пока совсем не устану, на обочине, и голосовать. Прошел час. Я натянул на себя все теплые вещи, какие были в сумке, но это не спасало. Наконец мне повезло: появился большой бензовоз и довез меня до Белореченска.
Около трех ночи я был уже в гостинице, но о музыкантах там никто даже и не слыхал. Я снова впал в панику, но дежурная через некоторое время сказала, что, может быть, они выступают в Майкопе. Я успокоился: Майкоп был совсем недалеко. Место мне дали в общем номере, среди цыган. Я надежно спрятал деньги и документы, ремень сумки намотал на руку и все равно долго не мог заснуть. Наконец-то я стал понимать, что обычная жизнь, где я мог проявляться идиотическим образом, тут заканчивалась. Школьные стражи порога стали пристально следить за моими действиями, и если я совершал ошибку, то попадал в угрожающие обстоятельства.
На следующее утро я уже был в Майкопе. Я направился к гостинице – трехэтажному розовому зданию, – надеясь поскорее увидеть Джи.
– Куда торопитесь, матрос Морковкин? – окликнул чей-то знакомый голос.
Я обернулся, но никого не заметил.
– Эй, турыст-тыптымат! Тут тебе не здесь! Мы тебя быстро отвыкнем! – этот голос был мне незнаком.
Я осмотрелся и заметил под навесом пивной палатки Джи, Шеу и крепкого сложения человека лет сорока, с кудрявой бородкой. Они мирно выпивали утреннюю кружку прохладного золотистого пива, отщипывая кусочки вяленой рыбы, лежавшей перед ними на белом столике.
Мы все расхохотались. Я подошел к ним, сбросил сумку и, заказав кружку пива, принялся за рыбу, которая таяла во рту, наполняя живот невероятным удовольствием.
– Ну что, жив братушка? – улыбнулся Джи. – Познакомься со Стасом, моим давним приятелем, новым барабанщиком "Кадарсиса".
– Добрался, но с такими приключениями, – сказал я, – что мало не покажется.
– А это для оттенения радости встречи, – бросил Стас, потягивая пенящееся пиво.
– Приехал просветляться? – усмехнулся Шеу и оторвал от рыбы аппетитный бок.
– Зачем смеяться над бедным Петруччо, – заступился Стас,
– он и так настрадался.
– Недавно Росконцерт посылал Нормана в Гаагу, представлять Россию на джазовом фестивале Северного моря, – произнес Джи, – а сегодня, из особого чувства равновесия, – в казачью станицу Венцы.
– Соблюдение законов абсурда – великое искусство, – засмеялся Шеу.
– Кстати, об абсурде, – добавил Стас. – Петраков получил повышение – теперь он еще и костюмер "Кадарсиса".
Попив пивка, я забросил вещи в номер Джи и направился загружать аппаратуру Джи носил ящики с новым рабочим "Кадарсиса", фамилия которого была Бредихин, а мне предложил поработать с Петраковым.
Петраков был тих как овечка. Он подозрительно цепко ухватился за ящик и, заметно пошатываясь, понес его со мной к автобусу
– Не думайте, господа, что я пьян, – недовольно пробормотал он, зацепившись ногой о трещину в асфальте.
По дороге в казачью станицу он еще держался, но при расстановке сцены вдруг упал навзничь и намертво отключился.
– Ну и напился, собака, – ворчал Шеу, оттаскивая его за кулисы и маскируя фанерным плакатом с намалеванным Ильичом.
– Где моя черная концертная бабочка? – возмущался Норман, бегая по убогому зданию клуба. – Гурий, – приказал он, увидев меня, – немедленно разыскать Петракова и узнать, куда он спрятал мою бабочку Иначе вы будете отвечать за срыв концерта.
Перепугавшись, я ринулся расталкивать пьяного в стельку Петракова.
– Отстань, бродяга, – вяло отмахивался Петраков, – я тебе покажу, кто тут главный. Я – бывший матрос речного флота, а ты кто?
– Да вот она! – закричал Шеу, доставая бабочку из лакированного ботинка Нормана.
Норман брезгливо сморщился, но все-таки прицепил ее к белому воротничку рубашки.
– В следующий раз я ее так упрячу, что она никому не достанется, – прохрипел костюмер Петраков и мудро отключился.
Норман, отрепетировав партитуру на скорую руку, начал концерт, и мы спокойно смогли устроиться в пустой комнатке за сценой. Я отслеживал себя, описывал события, а Джи потягивал пиво из темной бутылки, сидя в черном кожаном кресле. Зашел рабочий сцены Дима Бредихин, с блестящим бутербродом в руке, и, сев напротив Джи, ехидно произнес:
– Если ты, как я слыхал, мудрый человек, то скажи, как мне разбогатеть?
– Для начала тебе нужно обрести внутреннее богатство, чтобы ты, даже сидя в глухом углу своей тюрьмы, мог истинно творить.
– Спасибо, – обиделся Дима и вскочил со стула.
Бутерброд вырвался из рук и прочно приклеился маслом к его новым джинсам. Бредихин мгновенно позеленел и вылетел из гримерной.
– Страж порога не дремлет, – произнес Джи и углубился в "Философию свободы" господина Бердяева.
В очищенном от простонародья пространстве мне стало легче дышать, и я спросил Джи:
– Как мне стать более духовным?
– Если ты зажжен каким-то идеалом, ты должен видеть его везде.
– Как – везде?
– Как Дон-Кихот, оторванный от этой реальности и творящий другую, глубинную и проникающую в самую сердцевину духа. Это роза, распятая на кресте твоего тела. Но тебе нужны для этого благородные субстанции, которые ты не должен расплескивать по всяким выгребным ямам. Эти субстанции образуются лишь в результате усилий осознать, вспомнить себя, Петровича. Ты должен не отождествляться с игрой своего внутреннего и внешнего театра, а наблюдать ее, и затем – наблюдать наблюдателя.
Мне нравилась энергия, которая чувствовалась за этими словами, но я совершенно не мог уловить смысла того, что он говорил. Я углубился в записи, пытаясь упорядочить свой хаотический поток сознания.
Когда концерт для казаков закончился и мы оказались в городе, в гостинице, я собрался расстелить дастархан и прилично закусить котлетами с пивом. Но Джи вдруг произнес:
