"Все понятно, – подумал я. – Нужно найти тонкую благородную даму – и это решит все мои проблемы". Я собрался задать следующий важный вопрос, но тут в номер ввалился неотесанный Бредихин.
– Петраков приказал немедленно отправиться в Дом культуры – расставлять аппаратуру на сцене, – сказал он и нагло уставился на меня.
– Так поздно? Да у него крыша съехала с перепою! – возмутился я, но Джи сделал знак, чтобы я замолчал.
Он стал неспешно одеваться, а Бредихин – от скуки изучать свою физиономию в зеркале.
– Сколько тебе уже стукнуло? – поинтересовался я.
– Двадцать один год промаялся и еще осталось столько же, – хмуро ответил он.
– Так сколько тебе еще осталось жить? – вдруг переспросил Джи, разыскивая ботинки.
– Ну и вопросы ты задаешь, – оскалился Бредихин.
– А сколько бы ты хотел прожить? – не унимался Джи. – Годочков десять? двадцать? Сколько тебе нужно?
– Да не знаю, – затрясся вдруг Бредихин, – сколько надо, столько проживу.
– Твои ответы на сей серьезнейший вопрос не отличаются точностью, – невозмутимо заметил Джи, надевая куртку.
Бредихин внезапно побледнел и выскочил на улицу.
– Он ощутил дыхание смерти, – произнес Джи. – Смерть – наилучший советчик на Пути к Абсолютному, – добавил он, и легкий озноб пронесся по моему телу.
На следующий день мы переехали в город Кропоткин.
– А ты знаешь, – заметил Джи, – этот город назван в честь знаменитого теоретика анархизма. Тебе это может быть близко. Ты по натуре настолько идиотичен, что мне иногда кажется, будто ты – незаконный сынок батьки Махно.
– Неужели я так безнадежен? – воскликнул сокрушенно я.
– Не настолько, чтобы так бестолково жалеть себя, – улыбнулся Джи. – А до революции это поселение называлось хутор Романовский – в честь династии Романовых.
Первый концерт Норман должен был дать в станице Отрадная. В громадный клуб пришло всего лишь восемь зрителей. Они бесцеремонно уселись на последнем ряду, лузгая семечки, а из их карманов торчало по бутылке водки. Не успел Норман поднести к губам флюгель-горн, как из всех щелей в полу сцены стали пробиваться струйки дыма.
– Это мелочи, котельная загорелась, – успокоила нас администрация. – Не волнуйтесь, пожарные уже тушат огонь, а на дым не обращайте внимания.
Восемь слушателей пили водку из горла, спасаясь от углекислого газа. Норман честно отыграл первое отделение, после чего музыканты так отравились, что едва стояли на ногах. Пьяные сельчане рванули домой, а сторож, плюнув на сцену, заявил:
– Всех вас перестрелять надо. Воете как волки на луну.
– Ты, батя, в своей глуши одурел от студеного ветра, – заметил подошедший Шеу. – Верх джазовой культуры – а ты не понимаешь.
– Да я тебе сейчас голову прострелю! – завопил дед и наставил на Шеу здоровенную двустволку.
А на следующий день я проснулся от приступа жалости к себе, больным и отравленным. Из носа текло, глаза болели, все тело ломило и корежило.
– Ты непригоден к плаванию на Корабле Аргонавтов, – сказал мне внутренний голос, и я собрался снова заснуть.
– Нам пора отправляться на освоение города, – сказал Джи, надевая зеленую куртку. – А также необходимо послать телеграмму молодой эфирной сущности из города Дураков, которая выразила желание сопровождать нас.
– У меня высокая температура, – жалостливо произнес я.
– Тебе нужно заботиться, – ответил Джи, – не о хорошем или плохом состоянии, а о боевом духе Кшатрия. Надо уметь алхимически подходить к собственному ничтожеству и с умом использовать тотальную убогость. Слабость побеждает силу. Для размыва бетонных личностных структур учись плавать не только под парусом Мажора, но и совершенного Минора.
Впрыгнув в брюки, я рванул на почту. Теперь Джи едва поспевал за мной, оживленно комментируя возможный приезд загадочной сущности:
– Это приглашение к эфирному танцу, которого заждался бедный истощенный "Кадарсис". Личность "Кадарсиса" уже поджаривается на огне событий – а теперь это позволит сущности вырваться из клетки. Норману, у которого украли в поезде индийский чемодан на колесиках, уже нечем чваниться. Подумать только: он единственный пал жертвой железнодорожного вора! А ты, совершив прорыв в тонкие миры, расплачиваешься теперь сопливостью и общим оцепенением. Молодцеватое жеребячество уже не бурлит в твоей груди. Там образовалась пустота, которую можно заполнить более тонкими субстанциями…
На пороге почтамта я столкнулся со смиренной рожей Петракова.
– Какие люди! – воскликнул он и, сняв фуражку, склонился в поклоне.
– Что это с тобой? – удивился я.
– Это порыв трепетной души, – произнес он и скрылся за углом.
– Будь осторожен, – произнес Джи, – наступает время интриг бывшего матроса речного флота. Он пытается восстановить свой статус в ансамбле, после отчаянного запоя.
Отправив телеграмму Джи улыбнулся печальной девушке за стеклянной перегородкой – и ее бирюзовые глаза засияли.
– Теперь мы отправимся на рынок, – добавил Джи, поглядывая на меня. – Там можно исследовать всех жителей ближайших деревень.
– И зачем они вам нужны? – удивился я.
– Гарун Аль-Рашид, великий правитель Азии, переодевшись простолюдином, так же исследовал свою империю.
Не успели мы пересечь неширокую улицу, как к нам подошла пугающая троица: громила с сизым лицом и кулаками-кувалдами, а с ним свита: большой калека, который припадал на обе ноги, и маленький невзрачный человек в мохнатой кепке.
– Александр, – представился громила и протянул мозолистую руку
– Владимир, – произнес Джи и пожал широкую ладонь.
– Гурий, – пролепетал я дрожащим от страха голосом.
– Отец Владимир, – пробасил громила, – ты же духовное
лицо! Так подай нам хоть на водочку – выпить хочется.
– Мы можем и вместе выпить, если знаешь, где купить, – сказал, к моему ужасу, Джи.
– Я все тут знаю, – широко ухмыльнулся Александр, – топайте за нами.
Я от страха хотел сбежать, но вспомнил последнее Правило Юнги: "Бери ответственность за весь экипаж, даже в тех случаях, когда сам за себя не отвечаешь", – и остался.
Александр повел нас на рынок, где сам выбрал и сторговал по низкой цене вяленой рыбы, сала и луку. Я расплатился. Затем подошел к какой-то старушке, я снова заплатил, и она вытащила из кустов возле прилавка бутыль самогона. После этого отправились в рыночную пивнушку. Мы с Джи купили пива на всех, Александр долил под столом в кружки самогону, и мы выпили.
– Хочу, – сказал Александр, глядя на Джи, – рассказать тебе свою жизнь. Есть в тебе что-то такое, чувствую, что тебе можно все рассказать, без утайки.
Родители у меня были люди известные на заводе. Отец был знаменитый токарь, для космоса втулки точил, сам директор с ним за руку и по имени-отчеству. А мать в бухгалтерии деньги считала. Я у них единственный был, и хотели они меня, дитя свое кровное, тоже, значит, к заводскому делу пристроить. Возвращаясь домой из армии, я увидел на улице своего города узкобедрую блондиночку, которая чулочек поправляла. И так меня это забрало, что я остолбенел от изумления. "Ну чего, солдатик, рот раскрыл, – усмехнулась она, – пойдем, отметим твой приезд". И загудели мы надолго у нее на квартире. Но квартирка была непростая – гуляла там вовсю местная малина. Я с ними быстро закорешился и тоже вором стал. Ходили часто мы на дело, и долго мне везло, но однажды предали меня братки, и попал я в тюрьму. Отбили мне там легкие и голову повредили, так что соображаю плохо, работать не могу и воровать тоже. Подают мне добрые люди, и мать из пенсии своей вдовьей помогает… – из красного опухшего глаза Александра скатилась большая слеза.
Джи внимательно слушал его рассказ, а потом серьезно сказал:
– У тебя, Александр, хорошие актерские способности и талант рассказчика. Тебе бы начать учиться – и ты мог бы тогда на вполне приличный уровень выйти.
Александру замечание Джи очень понравилось – он даже просветлел лицом на мгновение и сказал:
– Отец Владимир, хочу к тебе в ученики податься. Сердце у тебя широкое, чувствую, что ты даже ко мне по-доброму относишься.
От пива с водкой и прочувствованного рассказа Александра я забыл о своих страхах. Вдруг я заметил краем глаза, что маленький алкаш пробует осторожно открыть молнию моей сумки, а калека пристраивается поближе к сумке Джи.
Физиономия же Александра вдруг снова изменила цвет, став темно-коричневой и мрачной.
– Да что это я перед тобой душу свою раскрываю?! А может, ты вовсе не тот, за кого себя выдаешь!? Ты, может, надо мной издеваешься?! – вдруг сказал он.
Я оцепенел от страха, поняв, что сейчас у нас все отберут под каким-нибудь придуманным предлогом, да еще и поколотить могут, если будем сопротивляться. Но Джи остался невозмутим и весело обратился ко мне:
