– Коммунист Сидоркин!
– Здесь! – отзывалось тотчас из зала, человек вскакивал, как на военной поверке – подбородок кверху, руки по швам, и шел к столу, становился с торца, так чтобы есть глазами начальство, а ухо держать к публике – вопросы сыпались не только из-за стола.
Когда Мария пришла на чистку, донимали этого бедолагу больше всего из зала. Он стоял красный и часто утирался рукавом синей рубахи.
– Вы, извиняюсь, коммунист. В бога не верите. А зачем крестины устроили? – спрашивал крупноголовый старик, стриженый под горшок, и учтиво оборачивался к председателю комиссии: – Я правильно говорю?
– Правильно, – подтверждал тот басом. – Сидоркин, отвечайте!
– Товарищи, это ж не настоящие крестины. Ребенка в купель не кунали.
– А чем ты нам докажешь? – выкрикивал с передней скамейки Сенечка Зенин. Он был уже здесь.
– Ну спросите хоть крестную с крестным. Они подтвердят мое показание.
– Ах, значит, кум с кумой были? А что это, как не предмет религиозного культа? – торжествовал Сенечка.
– Но ведь крест не надевали, – отбивался Сидоркин. – При чем же тут религиозный культ? Чего вы на меня напраслину валите?
– Погоди, погоди, – остановил его бритый председатель. – А застолица была? Выпивка то есть…
Сидоркин задышал как притомленная лошадь, утерся рукавом и согласно мотнул головой.
– Вот вам и доказательство, – сказал председатель.
– Разрешите мне! – потянул руку Сенечка.
Председатель дал знак рукой, Сенечка встал:
– Товарищи, вот вам двойное нутро одного и того же лица: на словах он – член партии, работник советской кооперации, а на деле – темный приспешник старинных церковных обрядов. Комиссия разберется, место ли такому человеку в кооперации и тем более в рядах партии. Между прочим, завтра праздник международной кооперации – смотр боевых сил ее членов. А что это за боевая единица, которая занимается пьянкой в честь крестин? Факты говорят сами за себя. – Сенечка сел.
– Хорошо выступил товарищ, – сказал председатель и поглядел в зал: – Еще желающие есть? Может, предложения будут?..
– Вы свободны. – Председатель кивнул Сидоркину.
Тот вышел.
– Кто там очередной? – спросил председатель соседа справа.
Такой же строгий, насупленный сосед указал темным толстым пальцем на список.
– Ага, – кивнул председатель и прочел: – Миронов Фома Константинович!
– Здесь!
Это был молодой рослый мужик лет тридцати, чисто выбритый, в отглаженном коричневом костюме и в галстуке. По всему было видно, что готовился он к этой чистке серьезно и тщательно.
– Расскажите нам вашу трудовую автобиографию, – попросил председатель.
Миронов вяло и долго рассказывал, где родился, кто отец с матерью, на ком женился и прочее. Его почти и не слушали, в зале шушукались, члены комиссии задумчиво и строго смотрели прямо перед собой, погруженные в свои мысли. Но только дела дошли до колхоза, все оживились.
– Кто вас надоумил создать колхоз?
– Ну, кто меня надоумил? Собрались как-то ко мне мужики с нашего поселка. Я им прочел решение Пятнадцатого партсъезда о коллективизации. А потом и говорю: давайте, мужики, попробуем и мы создать колхоз. Конечно, кто хочет. Было нас человек пятнадцать. Одни сразу отказались, другие говорят – надо с бабами посоветоваться, а шесть человек тут же записались у меня за столом. Еще двое к нам примкнули, с бабами посоветовались. Значит, на восемь хозяйств у нас оказалось семь лошадей. Двое вступило безлошадных, а у меня было две лошади. Договорились – лошадей всех свести ко мне на скотный двор, а коров своих я переставил в конюшню. Вот и создали колхоз… Попросили председателя Гордеевского сельсовета Акимова, чтобы нарезал нам пахотные поля в одном массиве. Ну, от Гордеевской дороги к болоту он выделил нам, колхозу… И сенокосы нарезал близкие, за полверсты от деревни, к лесу. Стали семена собирать. Оказалось – я, да братья Синюхины, да Санек Мелехин семена сохранили. А у других колхозников семян не было – за зиму все съели. Делать нечего, пришлось мне за других вносить. Рожь и овес у меня были… А вот проса на две десятины не хватило. Пришлось и семянное просо мне покупать. Жена ездила за просом в Козлов.
– А что в результате вышло? – спросил председатель комиссии.
– Обождите, – нелюбезно оборвал его Миронов и продолжал: – Весной, значит, провели сев. Совместно. У меня была сеялка. И все яровые мы посеяли только сеялкой. А пары еще и прокультивировали. Кто культивировал да бороновал пары, а кто сенокосы расчищал, дрова рубил. Бабы пололи проса. То есть артельно дела пошли. А наступил сенокос – пришли к выводу: детей одних оставлять нельзя. Назначили домоседкой одну колхозницу Варвару Мелехину, снесли к ней детишек. А ей платили, как бы она ходила вместе с другими на сенокос или на жатву. Вот и результат появился. Первый год, то есть прошлый, был для нашего хозяйства успешный, мы получили с каждой десятины по сто пятнадцать пудов. И сеном себя обеспечили с избытком. В этом году в наш колхоз вступило еще два хозяйства.
– Вопросы имеются? – спросил председатель.
– Прошу! – Сенечка Зенин поднял руку и, получив разрешение, встал: – Вам были определены хлебные излишки. Почему вы их не сдали?
Миронов, переступив с ноги на ногу, оглянулся в зал, словно ища поддержки, и стал путано объяснять:
– Дело в том, что мы купили много инвентаря и двух лошадей. Всю выручку израсходовали.
– А налоги? – спросил председатель.
– Налоги полностью внесли. И хлебозаготовки выполнили одними из первых… Ну вот. Денег, значит, не было. А тут на общем собрании решили – купить мануфактуры, чтоб одеть колхозников во все одинаковое… Рязанское отделение Ивановтекстиль пошло нам навстречу – дало несколько кусков материала.
– А вы продали хлеб на базаре? – крикнул Сенечка.
– Значит, несколько кусков, – смущенно повторил Миронов. – Из одного куска красного сатина мы сшили колхозницам по платью и по красной косынке. А из черного материала – мужикам на брюки… Не знаю, что за материал. Ну, вроде «чертовой кожи». А еще из одного куска решили сшить детишкам парные костюмы, чтобы они выделялись чем-то среди других. Все ж таки колхозники.
– Ага, выделение за счет спекуляции! – крикнул опять Сенечка. – Хорош колхоз, ничего не скажешь.
В зале зашумели, а Миронов сказал:
– Я не спекулянт.
– Может, вы интересы государства выше собственных ставите? – спросил опять Сенечка. – Тогда поясните, почему вы государственные излишки пустили на женские наряды?
– Бабы ночью уговорили!
– Надышали… Гы-гык!
На красной шее Миронова веревками вздулись жилы. Он молчал.
Мария только теперь заметила в углу тесно сбившуюся, притихшую стайку женщин в красных платьях и в косыночках. Что-то резкое полоснуло ее по сердцу, и она крикнула, не помня себя:
– Прекратите издевательство!
Председатель забарабанил ладонью по столу.
– Товарищи, попрошу соблюдать спокойствие, – гася неожиданную вспышку, сказал он. – А вы, товарищ Миронов, свободны. Объявляется перерыв.
Все разом встали и двинулись на выход. Проходя мимо Марии, Сенечка выдавил сквозь поджатые губы:
– Поговорим в райкоме, товарищ Обухова.
– Нет! Нам с вами говорить не о чем.
11
Тихим воскресным вечером Мария с Варей приехали в Степанове. Еще солнце стояло высоко и с дальнего заречного бугра от белой колокольни, возвышающейся над мягкими куполами вязов и лип, доносился густой и вязкий вечерний благовест. Народ, одетый по-воскресному – бабы в белых платочках и в длинных темных юбках, мужики в картузах и в хорошо начищенных хромовых сапогах, – тянулся извилистыми тропами по открытому пологому взъему к церкви. При въезде в село из окон земской больницы – трех длинных деревянных корпусов под зеленой крышей – отрешенно и долго глядели на них больные в синих облезлых халатах и в белых колпаках. В больничном сквере паслись телята и свиньи, расхаживали куры. Сельская улица встретила их разноголосым собачьим лаем, кружением возле телеги шустрых босоногих ребятишек:
– Тетенька, дай на телеге прокатиться!
– Отойди прочь, ну! – отгоняла их кнутом от задка Варя. – В колесо попадешь – ногу сломаешь.
Один из пареньков сделал ужасное лицо и схватился за голову:
– Тетенька, у тебя ось в колесе… Останови скорее!
– Стой, Маша, стой! С колесом что-то случилось, – испуганно крикнула Варя.
– Будет тебе, глупая, – обернулась та. – Над тобой же смеются.
– Не-е, тетенька… Правда, у вас ось в колесе…
– Вот я вам, мошенникам…
Бывшая ремесленная школа с красным двухэтажным учебным корпусом и приземистыми, длинными мастерскими стояла за селом на крутом берегу Петравки. Перед школой был широкий, заросший травой плац с высокой перекладиной, на которой висели два обрывка толстого каната и длинный шест, с турником и брусьями, с гигантскими шагами и с длинной коновязью возле самого палисадника. Мария привязала лошадь за коновязь, отпустила чересседельник, кинула травы. Варя сидела в тарантасе и растерянно глядела на пустынный плац, на запертую школу, на сиреневый палисадник. Нигде ни звука…
