Он протянул ей устрицу. Пальцы у него были обветренные и мокрые.
— Хочешь еще одну?
— Можно, — острый край раковины у губ, мягкость холодной плоти на языке. Она проглотила, смакуя соленую влагу. Вокруг их камня поднимался прилив; волны подкрадывались к ногам.
— Я замерзла, — сказала она. — Пошли домой.
Нао
1
Тебе когда-нибудь приходилось издеваться над волной? Бить ее? Колотить? Пинать? Щипать? Бить палкой до смерти?
Глупо.
Как-то раз, уже после того как старушка Дзико обнаружила мои шрамы, она взяла меня с собой в город, по делам. На обратном пути ей захотелось купить рисовых колобков, и газировки, и шоколадок. Она носилась с идеей, что мы можем сесть на автобус до океана и устроить пикник. Мне было, в общем, все равно, но она явно думала, что для меня будет просто праздником поесть еды из магазина и поиграть у моря, так что я такая, ну ладно — ну ты понимаешь, я не стала упираться, кому захочется разочаровывать человека, которому уже сто четыре.
Из-за своих катаракт Дзико не очень хорошо ходила, и она всегда брала с собой палочку, но на самом дела она ужасно любит, когда ты держишься с ней за руки. Мне кажется, когда она держится за руку, то чувствует себя увереннее, так что у меня вошло в привычку всегда брать ее за руку, когда я была рядом, и, если совсем честно, мне это нравилось. Мне нравилось чувствовать ее тоненькие пальцы в своих. Мне нравилось быть тем, кто сильнее, и ощущать рядом ее крошечную фигурку. Я чувствовала себя полезной. Когда меня не было рядом, она пользовалась палочкой. Мне нравилось чувствовать, что я полезнее палки.
Перед тем как сесть на автобус до моря, Дзико хотела зайти в Family Mart в городе, купить все для пикника, но на парковке у входа болталась шайка девиц-янки[113], так что я соврала и сказала, что есть не хочу. Это были телки-байкерши из «племен скорости»{15} — вытравленные желтые и оранжевые лохмы, мешковатые штаны, как у рабочих на стройке, и развевающиеся лабораторные халаты вроде тех, что носят доктора и ученые, только не белые. Халаты были кислотно-ярких расцветок, с намалеванными поверх жирными черными кандзи. Девицы сидели на корточках на тротуаре у двери, курили и жевали жвачку. Парочка из них опирались на деревянные мечи, такие, знаешь, для кэндо, и я такая, ну нет, бабушка, я правда совсем не голодная, но старушка Дзико уже вложила душу в этот будущий пикник ради меня, и что я могла поделать? Я сжала ее маленькую руку очень крепко, и, когда мы подошли к девицам, одна из них плюнула нам прямо на ноги, а остальные начали говорить всякие вещи. Ничего нового я не услышала, спасибо школе, но все же это был шок, потому что Дзико такая старенькая, как можно говорить всякие грубости насчет манко[114] и чинчин[115] старушке-монахине? Шли мы мимо них целую вечность, потому что Дзико ходит так медленно, а они вроде как загораживали нам дорогу. Они все орали и плевались, и я чувствовала, как дико стучит у меня сердце и лицо становится горячим, хотя Дзико и глазом не моргнула.
Наконец мы вошли в Family Mart. Все время, пока мы выбирали рисовые колобки и напитки и решали, хотим мы купить на десерт шоколад или кексики со сладкими бобами, или и то, и то, я всё поглядывала в окно на девиц, сидевших на корточках снаружи. Я знала, когда мы будем уходить, они нам еще много всего скажут. Может, они будут кидать в нас чем-нибудь, а может, поставят подножку. Может, они проследят за нами до пляжа, и подговорят своих парней изнасиловать нас и избить, и сбросить наши мертвые тела в океан, а может, они и сами сделают дело с помощью деревянных мечей. В школе я уже привыкла представлять, как подобные вещи происходят с моим телом, потому меня это не так уж беспокоило, но идея, что кто-то может навредить моей Дзико, была для меня совершенно новой, и от этого мне хотелось блевать.
Но старушка Дзико не обращала внимания ни на что. Она полностью посвятила себя выбору рисовых колобков с начинкой и, в конце концов, остановилась на соленой сливе, ароматизированной морской капусте и острой тресковой икре. Она хотела, чтобы я выбрала шоколадки — Pocky или Melty Kisses, или и то, и то? — но как я могла сосредоточиться на таких пустяках? Я должна была защитить нас от врагов, поджидавших за дверью, даже если она была слишком слепой и старой, чтобы понимать всю опасность нашего положения; и я пыталась подсчитать свои шансы против десятка сучек-янки с нехилыми мечами, и все, что у меня при этом было, — моя несчастная супапава!
Расплатиться на кассе у Дзико заняло целую вечность — ты знаешь, как оно бывает со стариками и их кошельками для мелочи, — но я не возражала и не предложила помочь. Я вроде как надеялась, что на это у нее уйдет весь день и к тому времени, как она закончит, шайки уже здесь не будет, но нет, куда там. Они все еще были здесь, сидели на корточках на тротуаре, и только мы вышли, они стали на нас надвигаться, поплевывая и примеряясь. Я попыталась поскорее провести мимо них Дзико, но ты знаешь старушку Дзико. Она никогда не торопится. Девицы начали орать, и чем ближе мы подходили, тем пронзительнее и визгливее становились вопли. Я выдвинулась вперед, но когда мы с ними поравнялись, Дзико вдруг остановилась. Она развернулась к ним лицом и стала разглядывать, будто только что их заметила, а потом потянула меня за руку и начала продвигаться в их направлении.
Я потянула ее назад, шепча: «Дамэ да йо, Обаачама! Ико йо!»[116], — но она не слушала. Она подошла, встала прямо перед ними и окинула долгим, внимательным взглядом — так она на все смотрит. Подолгу и внимательно, может, потому, что изображению требуется некоторое время, чтобы проникнуть сквозь мутные линзы ее катаракт. Девицы, с их яркими, вырви-глаз, штанами и синими, оранжевыми, красными лабораторными халатами с жирными черными кандзи, ей, наверно, казались сплошной мешаниной линий и пестрых красок.
Никто ничего не говорил. Девицы выпячивали бедра и подбородки, беспокойно переступая с ноги на ногу. Наконец старушка Дзико поняла, на что она смотрит. Она отпустила мою руку, и я задержала дыхание. А потом она поклонилась.
Я просто поверить не могла. И это был не просто поклон. Это был глубокий поклон. И девицы такие, какого хрена? Одна из них, толстуха, сидевшая на корточках в переднем ряду, вроде как кивнула — не поклон, нет, не особо уважительно, но и не плевок в лицо. Но тут высокая девица в середине, явно девица-босс, потянулась и дала ей увесистый подзатыльник.
— Намэтэн но ка! — прорычала она. — Чутохампа нан да йо. Чанто одзиги мо декиней но ка?![117]
Она еще раз стукнула толстуху, и та встала прямо, сложила вместе ладони и глубоко поклонилась от пояса. Вся остальная банда быстренько подхватилась и сделала то же самое. Дзико опять им поклонилась и пихнула меня локтем, так что я тоже поклонилась, но сделала это халтурно, и она заставила меня сделать это еще раз, и теперь мы вроде как были квиты, потому что теперь Дзико была как лидер нашей банды, а я — как неуклюжая толстуха, которая даже поклониться не умеет. Мне это не показалось таким уж забавным, но банда явно считала, что это просто оборжаться, и Дзико тоже улыбнулась, а потом она взяла меня за руку, и мы ушли. Когда подошел автобус, Дзико села у окна и оглянулась назад, на парковку.
— Интересно, что за омацури[118] сегодня? — сказала она.
— Омацури?
— Да, — сказала она. — Эти симпатичные молодые люди, все одетые к омацури. У них был такой веселый вид. Интересно, по какому случаю… Мудзи обычно помнит такие вещи…
— Это не омацури! Это была банда, Ба. Байкерши. Девицы-янки.
— Это были девушки?
— Плохие девушки. Малолетние преступницы. Они такое говорили! Я думала, они нас изобьют.
— Ну нет, — сказала Дзико, покачивая головой, — они все были так симпатично одеты. Такие веселые цвета.
2
— Ты когда-нибудь пробовала издеваться над волной? — спросила у меня Дзико на пляже.
Мы уже съели рисовые колобки и шоколадки и теперь просто приятно проводили время. Дзико сидела на деревянной скамеечке, а я лежала на песке у ее ног. Жарило солнце. Дзико повязала вокруг лысой головы влажное полотенце и была свежа, как огурчик, в своей серой пижаме. Мне было жарко, я вспотела и не могла найти себе места, но купальника я с собой не взяла, и по-любому купаться мне не хотелось. Но она не об этом спрашивала.
— Издеваться над волной? — повторила я. — Нет. Конечно, нет.
— Попробуй. Пойди в воду, подожди самую большую волну и стукни. Пни ее хорошенько ногой. Ударь палкой. Давай. Я посмотрю. — Она вручила мне свою палочку.
Кругом никого не было, кроме парочки серферов вдалеке от нас, дальше по берегу. Я взяла палочку Дзико и сначала пошла, а потом побежала к морю, размахивая над головой палкой, как мечом кэндо. Волны были большими, они свирепо обрушивались на берег, и я бежала на первую попавшуюся волну, которая тоже неслась на меня, и вопила при том «кияиии!», как самурай, идущий на битву. Я ударила волну палкой, разбив поверхность воды, но волна продолжала надвигаться. Спасаясь, я отбежала обратно к берегу, но следующая волна сбила меня с ног. Я поднялась, я атаковала снова и снова, и каждый раз вода обрушивалась на меня, возила лицом по камням и покрывала песком и пеной. Мне было плевать. Мне было приятно ощущать обжигающий холод, и жестокость волн была такой мощной и такой реальной, и соленая горечь в носу была щипучей и вкусной.
