вывозил раненых, размещая их в своих госпиталях. Маршал Блюхер попросил Кузнецова быстро доставить его к месту событий на боевом корабле. Николай Герасимович отправился вместе с Блюхером на эсминце и простился с маршалом лишь в Посьетском заливе, где тот сошел на берег. В обычно пустынном заливе виднелись теперь транспорты, баржи, небольшие военные корабли.
Японцы — не только сильный, но и хитрый, коварный противник. Откуда и когда ждать их удара на море, как ослабить его? Подводные лодки Тихоокеанского флота затаились на возможных путях движения вражеских кораблей. Готовы были атаковать неприятеля торпедные катера. А как обезопасить флот от авиации? Ведь, появившись неожиданно со стороны моря, японские летчики могут причинить большой урон кораблям, стоявшим в главной базе, в бухте Золотой Рог. Это очень тревожило Николая Герасимовича. Пришлось держать экипажи кораблей в постоянном напряжении. Лучше сыграть три ложные тревоги, чем прозевать одну действительную опасность. Тревога — это дополнительная учеба, проверка готовности. Но когда их слишком много, к ним начинают относиться как к ненужному, бессмысленному беспокойству, у личного состава притупляется острота реакции.
Сомнения Кузнецова разделял начальник штаба флота капитан I ранга В. Л. Богденко, тоже побывавший под фашистскими бомбами в Испании, знавший, к чему может привести внезапный налет. И начальник оперативного отдела М. С. Клевенский, человек умный и энергичный: он первым, пожалуй, понял всю важность идеи, зародившейся у командующего флотом, и сделал больше других, чтобы осуществить эту идею на практике, заложить фундамент организационной системы, которая потом, в начале Великой Отечественной войны, убережет Военно-Морские Силы страны от потерь личного состава и кораблей.
Конечно, саму по себе идею оперативной готовности новой не назовешь. Но до Николая Герасимовича никто на Советском флоте не задумывался, чем и как достигается такая готовность в новых, изменившихся обстоятельствах, при наличии новой техники. Мысль Кузнецова сводилась к тому, чтобы заранее позаботиться о каждом корабле, о каждой воинской части, даже о мирных жителях, определив варианты возможных действий, связав их в единую систему. Дается предварительный сигнал опасности — и весь флот, все базы, все тыловые службы приводятся в определенную степень готовности (личный состав получает оружие и боеприпасы, штабы переходят на постоянное дежурство, интенданты снабжают корабли всем необходимым, электрики могут мгновенно отключить свет в городе, в базе, обеспечив светомаскировку, и т. д. и т. п.). Звучит новый сигнал, к примеру — слово «пламя», и вся сложная разветвленная система разом начинает действовать, как положено в военное время.
Оперативный отдел штаба флота, под руководством не знавшего усталости Клевенского, трудился беспрерывно несколько суток. Люди ели и отдыхали прямо на рабочих местах. Когда возникали вопросы, не стеснялись даже глубокой ночью будить любого ответственного руководителя, будь то командующий флотом или секретарь краевого комитета партии. Оперативный план был готов, каждый корабль, каждая воинская часть, каждая организация знали, что им делать по тому или иному сигналу. В разгар событий на озере Хасан, когда возникла реальная опасность для Владивостока, состоялась проверка готовности. И оказалось, что даже при наличии плана многое еще было не так, как хотелось командующему. Работники тыла не успели быстро обеспечить все корабли боеприпасами, рассредоточивались соединения гораздо медленнее, чем предполагалось, в некоторых районах города нарушена была светомаскировка.
План требовал еще обдумывания и доработки, нужны были тренировки и учебные тревоги, чтобы добиться желаемого результата. Однако начало большого и важного дела было положено.
В конце 1937 года создан был Народный комиссариат Военно-Морского Флота СССР. Это явилось важным событием. Советский военный флот быстро рос, пополнялся новыми кораблями. Партия и правительство приняли обширную программу превращения нашей страны в сильную морскую державу, как и приличествует государству, берега которого омывают полтора десятка морей и два океана. Закладывались линкоры, крейсеры, эсминцы, подводные лодки. Все бы хорошо, да вот беда: руководство наркомата менялось по разным причинам с непостижимой быстротой. Трудно было даже запомнить фамилии наркомов и их заместителей. И еще удивительно было, что морскими наркомами становились не люди флота, а пришельцы «со стороны», как правило, мало смыслившие в морских делах. В этом Николай Герасимович убедился, когда его вызвали в Москву на заседание Главного морского Совета. Едва Кузнецов приехал, его принял новый Нарком ВМФ М. П. Фриповский. Фамилию эту Николай Герасимович прежде не слышал. Вполне естественно: как выяснилось, раньше Фриновский работал совсем в другом ведомстве, в НКВД, занимался там вопросами пограничной охраны. В ходе беседы Николай Герасимович с грустью убедился, что о Военно-Морском Флоте нарком имеет весьма смутное представление.
На заседании Главного морского Совета речь шла о развертывании большого океанского флота, об освоении новых кораблей, о создании нового боевого устава Военно-Морских Сил, о других важных проблемах. Люди, приехавшие с флотов, обсуждали все это не спеша, вдумчиво, с чувством своей ответственности… А потом вдруг события понеслись с нарастающей быстротой, наслаиваясь одно на другое.
Состоялась встреча руководителей флота со Сталиным. В Грановитой палате был дан обед. Были речи и тосты, вдохновлявшие моряков, призывавшие их к новым свершениям. Прямо с приема Николай Герасимович отправился на Ярославский вокзал. Девять суток провел в удобном купе международного вагона. Читал деловые бумаги, художественную литературу, любовался зимними пейзажами, не переставая восхищаться величием и красотой российских просторов.
Во Владивостоке чувствовалось приближение весны (город расположен на широте Крыма). Пригревало солнце. Корабли готовились к летней кампании. А Николай Герасимович, едва осмотревшись в своем обширном хозяйстве, начал опять собираться в дорогу — на XVIII съезд партии большевиков.
Открылся съезд 10 марта 1939 года в Большом Кремлевском дворце. Совершенно неожиданно для Николая Герасимовича его избрали в президиум. Подумал: наверно, это связано с хасанскими событиями, взволновавшими всю страну. Но удивительно все же: нарком Фриновский в зале, в одиннадцатом ряду, а комфлота — на сцене… Более того, Кузнецову предложили выступить. С самой высокой трибуны в стране. Николай Герасимович торопливо набросал тезисы. И разволновался, услышав:
— Слово имеет Шолохов. Приготовиться Кузнецову.
Сказать-то ему было о чем, важно только успокоиться, взять себя в руки. Суть выступления: замыслы японских милитаристов и готовность Тихоокеанского флота к отражению возможной агрессии. Слушали военного моряка с большим вниманием.
В перерыве к Кузнецову подошел Сталин, протянул бумагу:
— Прочтите.
Это был рапорт Фриновского, который просил освободить его от обязанностей наркома, ссылаясь на «незнание морского дела».
— Вам понятно? — спросил Сталин и круто повернулся, не дожидаясь ответа.
Николая Герасимовича избрали членом Центрального Комитета
