Кусочек спектра на унитазной крышке они готовы принять за отблеск райского света – и через жизнь пронести это мистическое откровение… Ну и славно.
Прежде чем вернуть слово А., коротко повторю основные рекомендации.
Помните: ваша задача номер один – создать эффективно работающую структуру шоу.
Соберите всех персонажей в одном пространстве.
Проследите, чтобы у каждого была цель:
– а) известная зрителю;
– b) реалистичная;
– с) труднодостижимая.
(Подробнее об этом – см. «Библия Шоураннера», Showrunner’s Bible by James R. Trotter.)
Расположите героев так, чтобы они максимально мешали друг другу: чтобы цель первого персонажа противоречила целям второго и третьего; чтобы реализация цели второго автоматически исключала успех для первого, третьего и четвёртого и т. д. Пусть примером для вас послужит арена: цель гладиатора (выжить и победить) прямо противоречит целям всех остальных. Естественно, гладиаторы начинают сражаться – на радость зрителям.
Если бойцовский уровень одного из гладиаторов заметно выше – дайте другим дополнительное вооружение. Не нужно, чтобы победы давались слишком легко.
Удостоверьтесь в том, что ваши герои не доверяют друг другу, не входят в какие-то сепаратные соглашения (помните эпизод, когда камердинер Семён пытался узнать, какая зарплата у А.?). Профсоюз на арене вам ни к чему.
Проложите линии сексуального притяжения. Перепутайте их.
В идеале каждый ваш персонаж должен попасть в максимально сложную для себя ситуацию – но до последней минуты не понимать, что исход предрешён.
Теперь, может быть, самое сложное: отойдите. Не пытайтесь подбрасывать в топку уголь. Вы инженер человеческих душ, вы конструктор, а не кочегар. Топливом будет стремление ваших героев выжить, их соперничество, их вожделение. Даже если герой отклонится от предусмотренной вами линии, не спешите его возвращать. Если структура организована правильно, каждый – чуть раньше, чуть позже – займёт назначенное ему место.
Помните, что герои в вашей структуре (так же как люди в структуре «реального мира») – не больше чем наполнитель, расходный материал. Любая победа героя – полностью иллюзорна. Пусть зрители переживают, болеют за А. или О., нам с вами неважно, кто из них победит в первом круге. Победив в первом, он всё равно проиграет во втором, или в третьем, или в четвёртом. В выигрыше – всегда мы. Только мы. Потому что в наших руках – структура шоу, арена. Мы открываем решётку, выпускаем на подиум гладиаторов, а сами спокойно отходим в сторонку – и наблюдаем.
Третья часть
1
Я в ванне. Мне скользко, тепло и щекотно. Хлопья радужной пены лопаются и шуршат. Невидимая рука подливает из кувшина, по мне струйками бегут игривые пузырьки.
Пена и пузырьки напоминают мне газировку, но теперь всё гораздо лучше, чем на балу: я чувствую запрещённый вкус. Может быть, из какого-то дальнего подсознания возникла «ванна шампанского»: пенная струя, жадное желание выпить, которое мучило меня много дней и особенно вечеров, начиная с вечера после премьеры.
Не помню, чтобы я подносил ладони под льющуюся струю; я точно не подставлял под струю рот, потому что не смог бы подняться в ванне: наоборот, я всё глубже соскальзывал – но и не помню, чтобы погрузился в шампанское с головой, как в детстве мог нечаянно хлебнуть тёплой мыльной воды: здесь было скорее внутреннее ощущение непрерывного соскальзывания, неловкое, даже немного опасное. И тёплая алкогольная радость – на языке, во всём теле: как когда выпил первую, сразу выпил вторую, ещё не успел разомлеть, но всё уже изменилось.
Главное же пьянящее и дразнящее пузырьками: я начинаю догадываться, чья рука невидимо из-за ширмы с механической регулярностью подливает шампанское – в пене образовалось отверстие, как в детстве под краном: холодные острые пузырьки пробегают по моему разомлевшему телу, по бокам, по спине, по ногам, под мышками, между пальцами, между ногами, холодные пузырьки, я хочу повернуться вправо, туда, откуда журчат незаконные пузырьки, мне мешает тяжесть в правой части головы, тянет, тянет голову вниз, тяжёлые веки, тяжёлая голова, но в последний момент, извернувшись, я всё же выдёргиваюсь наполовину из ванны, пена выплёскивается на пол, ёжится как живая и пузырится, и я, мокрый и скользкий, разлил, разбрызгал – и несколько больших брызг попали на белоснежные кружева.
В тех местах, где брызги попали на тонкую ткань, она прилипла к телу и стала прозрачной. У меня сжимается горло, в голове делается темно. Тёплое выпуклое округлое совсем рядом, только протяни руку. Между словом и действием нет никакого зазора, они перескальзывают друг в друга: не успел я подумать «протяни руку», как уже мои мокрые, в пене, ладони обхватывают, сжимают сквозь тонкую ткань, – округлое тёплое не отстраняется, наоборот, прижимается мне навстречу, я чувствую под ладонями вздох облегчения, «наконец-то!» На ней та самая кружевная рубашка, как когда делали маски. Рубашка тонкая, мокрая, совершенно прозрачная: та, кого я не решаюсь увидеть (не помню, чтобы хоть раз посмотрел ей в лицо), – полуголая, почти голая под моими руками.
Между внешним и внутренним, между словом и явью нет разницы, мысль мгновенно осуществляется: не успел я подумать «голая» – она полностью обнажена. В гортани комок, почему? Потому что сестра? Мне тревожно, мне трудно глотать, зато руки всё делают сами. Руки знают, что делать. Руки гладят, руки сжимают. Рукам упруго, рукам длинно, гладко, протяжно, на руках пена, руки скользят. У рук нет моральных запретов. Рукам тепло, прохладнее, потом снова тепло, горячо. Рукам жадно. Рукам ещё. Рукам вокруг, рукам впадина, рукам внутрь. Я не могу удержаться, соскальзываю в радужную темноту самым сладким, непроизвольным, будто бы квакающим движением – и всё сразу становится мерзко.
* * *
Я лежу в моей комнате, на мне тяжёлое мягкое одеяло, правой щекой я вдавлен в подушку, глаза зажмурены.
Злоба. Брезгливость, стыд, отвращение – и я не знаю, что делать.
– Гра-аф? – голос снизу, из-под подушки. – Проснулись пораньше, да? Ну что, доброе утречко?
Меня обдаёт ненавистью.
Я ещё не открыл глаза, понимаете? А датчик у меня в ухе – вот эта вшивая шайбочка – показала им изменение пульса, давления, или не знаю чего, – и они уже знают, что я проснулся. Скоро они будут знать, что я видел во сне.
– Доброе утречко, глазки не открываем, мы в кадре…
Господи! как я его ненавижу. Молодой парень, наверно, не старше Дуняшки. Я представляю его прыщавым. Наверное, задремал, пока ждал моего пробуждения: голос гундосый, ещё не проснувшийся, с неразлепившимися склейками-спайками в носоглотке, это так омерзительно, как будто у меня внутри чужая слюна, слизь из чужого носа.
– Мы в кадре, глазки откроем
