меня одного.
Зритель не видит, что рядом с ванной на столике – две папки. Одна – со сценарием, который я, по-хорошему, должен был выучить накануне вечером, чтобы наутро достаточно было коротко освежить. Страницы заламинированы, не промокают и не шуршат: когда я сижу в ванне, звук полностью не убирается, зрители могут услышать за дверью неясный плеск.
Но я тянусь не к сценарию, а к второй папке, и загодя уже подводит живот. В этой папке – вчерашние рейтинги.
* * *
Умоляю, не спрашивайте меня, откуда берутся эти гнусные рейтинги. Из тех, с кем я разговаривал (раньше, в нормальной моей человеческой жизни), никто не знает. Самое распространённое мнение (у нас, у актёров): все эти рейтинги высосаны из пальца.
Так же истошно мне не хотелось верить в цифры анализов: сначала бледные, плохо пропечатанные на тоненьких мятых листочках, похожих на магазинные чеки, потом чёткие, на разноцветных твёрдых страницах с эмблемой Российского гемоцентра, РГЦ, – слева латинские обозначения, справа цифры, тысячи и миллионы чего-то, и рядом с этими миллионами автоматические отметки:
«H» – «high», показатель высокий, выше допустимой границы;
«EH» – «extremely high», экстремально высокий;
«L» – «low», ниже, чем допустимо;
«EL» – «extremely low», экстремально низкий.
Мы с Мариной тупо глядели на эти отметки, и понимали только, что «Н» и «L» – плохо, «ЕH» и «ЕL» – очень плохо, ужасно. Хотелось поверить, что эти цифры – ошибка, машинный сбой, выдумка, и вообще: как можно точно измерить эти неуловимые атомы, мы дезертировали в другую больницу, там цифры были другие. «Вот видишь?! – кричала на меня Марина, тыча в латиницу, не понятную ни ей, ни мне. – Здесь было один и семь на десять в шестой степени, а тут два и восемь в четвёртой! Они же не могут на две степени различаться!» Я говорил: «Ты смотришь другую строчку».
Да, понимаю, сравнение некорректное. Там речь о человеческой жизни, а здесь – об актёрской гордости. Но, во-первых, одно связалось с другим: от рейтингов ведь зависит, останусь ли я в «Доме Орловых», а значит, будет ли у нас куча долларов на лекарство, которое откусит от сокращений «ЕН» и «ЕL» букву «Е», превратит просто в «Н», просто в «L», а потом и эти буквы сотрёт, и останутся безобидные, беззаботные пустые строчки…
Там – тысячи и миллионы молекул, здесь – сотни тысяч и миллионы людей.
Пачка страниц в ламинате. На обложке внушительно отпечатано: «Дом Орловых», «Share 0+» (не знаю, что это значит), вчерашняя дата и буква «А.».
«А.» – это я.
На первой странице цветные графики за целый день, по часам:
«А.» – мой график,
«О.» – Ольгин,
«М.» – маменькин,
«С. Г.» – старого графа.
На второй странице – поминутный график прайм-таймового включения. И дальше – толстый талмуд с текстом реплик: можно было увидеть, какая из моих реплик прошла лучше, какая хуже.
Для наглядности шоураннеры раскрашивали наши рейтинги в разные цвета. Если зрителей становилось больше («High»), линия ползла вверх – график (то есть фон графика) красили светло-зелёным. Если зрители прямо-таки сбегались к экрану, линия поднималась под острым углом, взмывала – этот прямоугольник делали тёмно-зелёным, ярким («Extremely High»). Ровная линия не окрашивалась никак, но таких бесцветных фрагментов практически не было: всегда аудитория то прибавлялась, то убавлялась, линия то поднималась, то опускалась. Если она опускалась чуть-чуть, фон графика красили в светло-жёлтый. Опускалась заметно – фон делался розовым. Если же в тот момент, когда я произносил свои реплики, линия падала, зрители не желали смотреть, уходили – этот квадрат или прямоугольник становился насыщенно-красным, «Extremely Low».
Космический светофор:
– ярко-зелёный – отлично;
– светло-зелёный – нормально, неплохо;
– жёлтый – внимание;
– розовый – плохо;
– красный – совсем беда.
Когда наутро после премьеры я в первый раз открыл эти рейтинги, вчитался и до меня дошёл смысл, чувство было похоже на удар под дых («в поддых», как говорили в детстве), в солнечное сплетение.
3
Первым номером – сверху – шёл «С. Г.», старый граф. Он зеленел почти на всём протяжении премьерного часа. Немудрено: Борис Васильевич из нас четверых был – единственная звезда, народный любимец. Особенный взлёт – почти в самом конце: явно та сцена с маменькой, которой я был совершенно сражён, и до сих пор не понимаю, как им удалось так сыграть. Видно, не я один загляделся, но и миллионы бабулек, у которых всегда включена Первая кнопка… И в конце, после всей этой светлой и тёмной зелени, итоговый балл. Что он значит, проценты чего или миллионы кого, понятия не имею. Но помню (я уже говорил: память у меня наследственная, безотказная) – помню, у старого графа в конце стояло плюс семь с чем-то: «+7,2» или «+7,4».
Второй шла «О.», Ольга. У неё тоже были зелёные горы, но не в конце включения, а в первой трети и посередине – когда влюбилась в Красовского, когда они танцевали. Понятно, бабульки залюбовались внученькой в белом платье: «себе б такую», «и я такая была». Итоговое число у Ольги вышло пониже, чем у старого графа, но тоже очень высокое (как показал опыт следующих недель, нереально высокое): почти шесть, «+5,7» или «+5,8»… Потом у неё никогда таких цифр не бывало. А у старого графа бывали.
Третьим сверху стоял график «М.», по преимуществу светло-зелёный, вкрапления жёлтого, один маленький тёмно-зелёный холмик в начале (не знаю, что это было, прошло мимо меня) и большая яркая гора в конце – вместе со старым графом. В итоге «+4» с чем-то.
И последним, в самом низу, стоял я. Тёмно-зелёных прямоугольников не было. Были светло-зелёные, много жёлтых и один розовый. В конце строчки итоговая отметка – плюс полтора, «+1,5». Я не верил своим глазам. Быть не может, ошибка, неправильно посчитали. Я же всё сделал правильно: мы всюду с Дуняшей приехали вовремя, я все реплики произнёс, ничего не забыл, и главное, я же помню ванильный вкус после премьеры. Какого чёрта?!
Такие же ощущения повторялись каждое утро. Всеми силами я пытался понять, почему одни сцены и реплики прошли чуть лучше, другие хуже, третьи совсем ужасно, пока до меня наконец не дошло: просто мне не поверили.
Ольге, мороженой рыбе, – поверили. Маменьке – ещё как: это в тот первый вечер она проиграла красавице в белом платье, а потом – со всей своей дуростью, истериками, отсебятиной – далеко-далеко переплюнула Оленьку, иногда даже почти дотягивалась до старого графа.
Рейтинг старого графа сиял в вышине, как Монблан.
А мой рейтинг стелился и пресмыкался в жалких низинах. Я был уверен, что тётеньки за пятьдесят и
