Подождите, уже через четыре дня?
– А почему нет? Зачем тянуть? Мы можем прилететь в Марракеш, а на следующий день уехать в Семат.
Семат был маленьким городком на побережье, где происходило действие романа.
– Отели тоже забронировать?
– Да, в Марракеше можешь бронировать любой, какой понравится, а вот отели в Семате – это всегда риск. Посмотри, можно ли арендовать виллу, что-нибудь посимпатичнее.
– И на какой срок?
– Ну, скажем… недели на две.
В этот момент на столе рядом с Флоренс зажужжал телефон. Она посмотрела на экран. Это было очередное сообщение от матери: «ПОЗВОНИ МНЕ!!!!!» С тех пор как Флоренс переехала к Хелен, у нее вошло в привычку ждать два-три дня, прежде чем перезванивать. Теперь, когда она познакомилась с такими женщинами, как Хелен Уилкокс и Грета Фрост, недостатки матери стали казаться ей еще более вопиющими.
– Извините, – смутилась Флоренс, переворачивая телефон.
– Не стесняйся, можешь ответить.
– Мне не хочется. Это от матери.
– Все хорошо? Можешь поговорить со мной, если что. Я не новичок в семейных драмах.
– Да нет, ничего не случилось. Я просто… Ну, сначала я избегала ее звонков, потому что не хотела говорить, что ушла из «Форрестера». А потом стала понимать, насколько спокойнее себя чувствую, когда с ней не общаюсь. – Флоренс неловко усмехнулась.
Хелен кивнула:
– Я сама была в подобном положении, когда уехала из Хиндсвилла. Старалась поддерживать связь с семьей, но всегда чувствовала, что они как груз, который тянет меня вниз, тянет назад. Мать к тому времени уже умерла, но отец и бабушка страшно обиделись на меня за то, что я уехала. Они решили, что я стану такой надменной городской особой – я же жила теперь в Оксфорде, штат Миссисипи, кто бы мог подумать. Ну, в том смысле, что не в Париж упорхнула. И вот они пилили меня, пилили, пытаясь поставить на место. Каждый наш разговор сводился к одному и тому же. В конце концов я просто прекратила.
– Прекратили что?
– Прекратила звонить, прекратила писать, прекратила приезжать. У меня будто гора с плеч свалилась. Только тогда я наконец смогла написать «Миссисипский фокстрот», когда перестала беспокоиться о том, что они подумают. Я вообще перестала о них беспокоиться. Внутри меня образовалось пространство, которое я смогла заполнить чем-то другим. Слова просто хлынули потоком.
Флоренс подумала, что всякий раз, когда она пыталась писать, ее будто парализовывало. Может быть, проблема в Вере?
– Запомни мои слова, – сказала Хелен, махнув в ее сторону вилкой, – то, что я перестала с ними общаться, было лучшим решением, которое я когда-либо принимала. Если бы я этого не сделала, я бы не стала писательницей.
В ту ночь Флоренс лежала в постели на своем чердаке и смотрела в потолок всего в метре от ее лица.
Сможет ли она это сделать? Сможет ли вычеркнуть мать из своей жизни?
Это было правдой – она стала счастливее с тех пор, как перестала часто с ней разговаривать. Расстояние позволило ей увидеть, что каждый такой разговор вызывал у нее чувство тревоги и неполноценности.
Как будто для матери существовали две разные Флоренс: потенциальная, выдающаяся, которую Вера обожала, и реальная, постоянно разрушающая ее надежды и мечты. Возможно, именно поэтому мать никогда не проявляла к ней особой нежности. Бесконечные «милая» и «дорогая» не имели значения – так она называла и посетителей кафе, даже после того, как руководство сделало ей замечание. А эти пустые «кто тебя любит?» вообще были хуже всего на свете.
Флоренс хотела доказать матери, что она, настоящая, может достичь чего-то, что сама считает важным: как писатель, как творческая личность. Ей надоело, что ее все время заставляют чувствовать свою ущербность, свое несоответствие Вериному идеалу.
Может, это испытание. Если она сумеет освободиться от матери, ее ждет такая же награда, как и Хелен: устранение всех преград. Стремительное раскрытие таланта, поток гениальности. Ее собственная версия «Миссисипского фокстрота».
Хелен сказала, что не стала бы писательницей, если бы не
