— А? Что? Какое сюенче?..
— Абы, у тебя два мальчика!..
— Как?.. Давай без шуток… А?.. Нурия, Нурия!..
— У тебя два мальчика, говорю. Двойняшки, понимаешь? Я не шучу.
— А… как… Марьям, Нурия? Как чувствует себя Марьям? А?.. Хорошо, говоришь? Вот спасибо, сестренка! За это куплю аккордеон… Велосипед?.. Велосипед будет за мальчиков… Так Марьям хорошо, говоришь, себя чувствует? Что? Ильшат с Ольгой Александровной в роддоме? Сейчас и я побегу… Алло, Нурия!.. Нурия!.. Кто прервал… Нурия…
В трубке раздался кокетливый щебет Шамсии:
— Поздравляю, товарищ Уразметов… От имени всего завкома. У сына двухголового Сулеймана два мальчика… Хи-хи… Счастье так и валит к вам.
— Спасибо, спасибо… — лишь бы отделаться, торопливо благодарил Иштуган. — Пожалуйста, соедините поскорей, мы еще не кончили говорить. Нурия… Нуруш!..
— Абы, что за хулиган там вмешивается?
— Нурия… Нуруш… А как мальчики? Хорошенькие, говоришь, а?.. За двух мальчиков два сюенче? — Иштуган рассмеялся. — Не много ли, Нурия?.. Хорошо, хорошо… Еще крепдешину на платье… Да, я сейчас бегу…
Иштуган положил трубку на место и, сверкнув хмельными от радости глазами, бросился к Шафике, не отрывавшей от него глаз, обнял ее и чмокнул в лоб.
— Двое сыновей, Шафика! — воскликнул он и выбежал из конторки.
А Шафика опомниться не могла. Чтобы Иштуган, который держал себя всегда так серьезно, никогда близко к женщинам не подходил, — и бросился целовать ее! С тихой улыбкой посмотрела она ему вслед, забыв, что девушке полагается в таких случаях конфузиться. Суждено ли Шафике иметь когда-нибудь друга вроде Иштугана, который так же бы вот радовался за нее? И этой девятнадцатилетней жизнерадостной девушке с улыбчивым лицом вдруг стало очень-очень грустно: ее любимый, Баламир, заглядывался на других…
Иштуган вышел на заводской двор и зажмурился от ярких красок дня. Окна заводоуправления пылали, будто в каждом из них сидело по солнцу. А небо было синим-синим, такими бывали глаза Марьям в минуты радости. Сердце Иштугана было полно ликования. Хотелось петь, смеяться, кричать на весь мир: «У меня двое сыновей! Двое сыновей!..»
Перебежав заводской двор, Иштуган скользнул в проходную, поделился своей радостью с дедушкой Айнуллой. За воротами крикнул Авану Акчурину, ожидавшему у мотоцикла жену:
— Аван-абы, поздравь… У меня двое сыновей!..
— Не может быть! Серьезно? Близнецы? — Сняв кожаную перчатку, Акчурин протянул руку. — Поздравляю, брат, от всей души поздравляю. Пусть будут счастливы! — обменялся он по-мужски крепким рукопожатием с Иштуганом.
— В роддом бегу, — объявил Иштуган, в котором бурлила радость. — Опаздываю, кажется.
— Садись. Подброшу.
— А жена?
— Пока она выйдет, я успею вернуться. В каком роддоме?
Мотоцикл оглушительно затрещал, захлопал и, оставив облачко голубого дыма, ринулся с сумасшедшей скоростью вперед.
Когда Идмас вышла из проходной, мотоцикл мелькал маленькой точкой вдали. Закусив губу, Идмас досадливо хлопнула ненадетой перчаткой по руке. «Ах, так! Опять…» Она давеча уже разнесла в пух и прах мужа за телефонный разговор с дочерью профессора Зеланского, который перед концом смены заехал на завод узнать о своем гидропрессе. И сейчас, увидев, что он укатил с кем-то, не дождавшись ее, Идмас зло пригрозила: «Ну, погоди, кривая душа, я тебе покажу…»
Тем временем Аван Акчурин уже останавливал машину у ворот родильного дома. Не дослушав слов благодарности, он с той же бешеной скоростью помчался обратно. Иштуган с восхищением посмотрел ему вслед: «Молния!..» И вбежал в парадное.
В вестибюле стояла с букетом Гульчира. Увидев влетевшего пулей сияющего брата, она бросилась к нему.
— Абы, милый, сюенче…
— Слышал уже, Гульчира, знаю… Нурия звонила…
— Смотри, какая проворная.
— Двое мальчиков, Гульчира?.. До сих пор не могу поверить. Ну, молодец Марьям… Никого ведь из нас не послушалась.
— Марьям-апа — настоящая мать-героиня.
Гульчира вспомнила семейный совет, Нурию. Как будет торжествовать она сегодня!
А Иштуган и думать забыл о своих недавних страхах. Знай себе расхаживал, потирая руки, взад и вперед по вестибюлю. Улыбка не сходила с его сияющего лица.
— Двое сыновей враз!.. Ой, Марьям, спасибо…
— Вой сестра идет, абы. Пиши скорее записку, вложим в цветы.
— Э-э, смотри ты! Молодец, что догадалась цветы принести. А у меня голова кругом. Ничего не соображаю…
— Отец? — спросила сестра, спускаясь с лестницы.
— Да, — расплылся в улыбке Иштуган. Теперь ему хотелось все время улыбаться.
— Хороши сыновья. В папу, видать, такие же чернявые. И жене сейчас немного полегчало. Намучилась, бедная…
Взяв цветы, она пошла к Марьям.
— Отец знает? — спросил Иштуган. — Вот обрадуется старик…
— Нурия, конечно, сообщила уже. Все мечтал о внуках отец. Наконец-то сбылось его желание.
Вскоре сестра вернулась и вручила Гульчире и Иштугану по коротенькой записочке. Она наблюдала, как брат и сестра, разойдясь по углам, жадно уткнулись в записки. Ее растрогала эта дружная, счастливая семья, на лице ее заиграла невольная улыбка. Чего скрывать, этой состарившейся на работе сестре приходилось видеть, как иные матери, прижав младенца к груди, уходили из родильного дома одни-одинешеньки, смущенно и боязливо оглядываясь, стараясь дотянуть до темноты. Уходили, пряча от людей полные слез глаза. Приходилось видеть и таких, которые сквозь стоны спрашивали с трепетным ожиданием: «Ко мне никто не приходил?»
Гульчира стала советоваться с сестрой, что лучше принести Марьям. Иштуган поинтересовался, куда выходят окна палаты, в которой лежит Марьям. Ему хотелось хоть в окно посмотреть на жену и малышей.
— Скоро увидите, потерпите, — ответила сестра. — Ей пока нельзя ходить.
Но Иштуган все же уточнил, где лежит Марьям, и, выйдя в сад, долго смотрел на задернутое белой занавеской окно.
Каким прекрасным показался ему этот осенний вечер! Разлившееся на западе закатное зарево отбрасывало розовый отсвет на улицы, на дома, на фигуры прохожих. Очертания окружающих предметов приобрели какую-то необыкновенную четкость, воздушность, праздничность. Даже воздух сегодня казался не таким, как всегда, — столько в нем было приятной свежести.
— Двое мальчишек! — смеясь, покачал головой Иштуган. — Что будем делать, Гульчира? Куда ставить кроватки?
— И-и, абы, это последнее дело. Найдем куда.
— Теперь прибавится хлопот не только Марьям, а и тебе, Гульчира, и Нурии, — продолжал Иштуган, не имея сил молчать.
— Ну что ж… Мы тоже, наверно, когда росли, много хлопот доставляли. Мама-покойница одна должна была с нами управляться.
Вспомнив мать, брат с сестрой несколько минут шли молча.
— Бедная мама… Не дождалась… Как бы она обрадовалась, — задумчиво произнес Иштуган.
Гульчира отвернула лицо в сторону, чтобы не показать выступивших на глазах слез.
— Ильшат не было в роддоме, когда ты пришла? — вспомнил вдруг Иштуган.
— Не видела. А разве она приходила?
— С Ольгой Александровной собиралась. Мне Нурия говорила.
— Не понимаю я Ильшат-апа, — сказала Гульчира после короткой паузы. — Какая-то она чудная, будто и не нашего роду.
— Жизнь придавила.
— А почему ты, абы, никогда не зайдешь к ним? Ильшат обижается.
— Не тянет, — ответил Иштуган, не скрываясь.
— И меня не тянет. Хасан какой-то…
— Просто боится, как бы его не обвинили в семейственности…
— Нет, абы, тут что-то другое. Другое!.. Нурия говорит, Ильшат-апа часто плачет.
— Кто? Ильшат? — повернулся к сестре Иштуган. — Почему?
— Человек без причины не плачет, абы. И Альберт у нее совсем отбился от рук… Чего только не рассказывает о нем Нурия!
— Эта стрекоза, похоже, проворнее нас всех, — улыбнулся Иштуган уголком рта. — Все-то она знает, обо всем имеет свое мнение. А мы продолжаем смотреть на нее как на ребенка, способного лишь голубей гонять на пару с дедушкой Айнуллой.
— Что ей… Ни горя, ни заботы, — вздохнула Гульчира.
В ее словах прозвучало столько скрытой тоски, что Иштуган внимательно заглянул ей в глаза, словно желая убедиться, от Гульчиры ли он слышит это. Последнее время, всецело занятый мыслями о Марьям, Иштуган мало обращал внимания на то, что делается вокруг него. Только сейчас, в этот ясный и на редкость красивый вечер, разглядел он черные тучи, нависшие над головой Гульчиры. Он взял сестру под руку и спросил участливо:
— У тебя какое-нибудь горе, Гульчира? Ты словно цветок, прихваченный морозом. Уж не хвораешь ли?
Вопрос был настолько неожидан, что Гульчира вздрогнула.
— Нет, не хвораю… — прошептала она, не зная, что ответить.
Глаза Гульчиры затуманились, наливаясь слезами.
