него оглянуться, как он,
умиротворённый свободой и летом, улыбается всей своей собачьей мордой, с преданностью глядя
на рассерженных, но своих родных пацанов. С большого красного языка падают капельки слюны, а
60
в глазах как будто какие-то его собачьи чёртики.
Однажды ребят до самого леса подвозит на мотоцикле дядя Матвей, который в этот год как раз
живёт на свободе после очередной отсидки. Роман колотится на блестящем отшлифованном баке,
Серёга болтается сзади, держась за подковообразную ручку в резине, подкидываемый двумя
мощными пружинами сиденья. Мотя-Мотя нигде не сбрасывает газ своего Иж-49, чтобы не
утруждать потом мотоцикл набором скорости – как хотите, так и болтайтесь, если вас везут. Чок что
есть сил мчится за мотоциклом и всё равно отстаёт. Мотя-Мотя почти на ходу позволяет, наконец,
перетрухнувшим, но восторженным пассажирам свалиться с мотоцикла у кромки березняка. Ребята
садятся в высокую, но сухую, ломкую траву и ждут собаку. Для цепного, не привыкшего к бегу пса,
эта гонка что смерть. Нервно кусая травинки, друзья видят, как Чок напрямую, мимо дороги,
сбегает, будто падает в низину, но почему-то долго не появляется оттуда. Сбросив рюкзаки, они
уже отправляются его искать, как Чок появляется опять же не на дороге, а рядом, срезав путь по
влажному, с холодными ключиками оврагу. Он уже едва переставляет лапы, изо рта кусками
падает пышная, будто взбитая пена. Доковыляв до них, пёс валится у ног, но впадающие и
взбухающие бока не дают лежать. Он поднимается и тут же заваливается вновь. Раздуваясь,
кажется, сразу всем телом, Чок никак не может справиться с этим вздыманием боков. В его глазах
одновременно и физическая боль от разрывающихся лёгких, и радость, что его маленький хозяин
никуда не исчез. Неужели он вообразил, что ребят увозят навсегда? Трудно представить отчаяние,
которое пронзило его сердце, которое заставило выложиться до предела… И тут-то Ромка
вспоминает, что сегодня из-за подвернувшейся возможности подъехать на мотоцикле он не успел
Чока накормить. И в его сердце тоже становится больно. «Ох, прости, прости меня, моя собачка.
Ведь сытой-то тебе было бы легче бежать. На, вот, поешь хоть теперь». Ромка достаёт из рюкзака
кусок хлеба. Чок автоматически хватает, но хлеб выпадает изо рта. Ребята едва не плачут от
жалости и потом ещё долго сидят рядом, ожидая, пока собака придёт в себя. В этот день
обессиленный Чок не отстаёт от них ни на шаг, видимо, опасаясь, что они снова начнут исчезать.
На грибы этот день такой же удачный, как и все дни до этого, и по ведру груздей у каждого
набирается быстро. Решив, что сбор окончен, друзья достают из кармашков рюкзаков огурцы,
молоко в бутылках, кубики сала. Сало режут маленьким складишком, горьким от груздей. Чок во
время их трапезы лежит в сторонке, не теряя своего собачьего достоинства, сквозь которое всё же
пробиваются невольные просительные взгляды. Уж он-то знает, что самое вкусное – шкурки от
сала – всё равно достанется ему. Теперь уже основательно кормят и собаку. Еда занимает минут
пятнадцать, усталость проходит вместе с голодом, а сырые прелые листья, приподнятые
шляпками грибов, продолжают манить. А если пособирать ещё? Надо только вёдра освободить,
переложив хрупкие и мокрые, словно бы ещё более осклизлые грузди прямо в рюкзаки – может, не
сломаются? По тому, как быстро темнеет в березняке, понятно, что приближается дождь, ну и что
тут такого? Подумаешь – дождь!
Домой они поворачивают, лишь заслышав туканье первых капель по листьям. Вёдра полны уже
наполовину. Да ещё рюкзаки. Чего ещё надо? Хватит. Но гроза в этот день выходит знаменитой.
Это не просто гроза, а несколько гроз сразу (а кто им запретит встречаться?). Небо не потухает от
молний, гром, только что укатившийся по небу в сторону села, кувыркаясь, громыхает уже со
стороны райцентра, а то и с той стороны, где нет ни села, ни райцентра, да и вообще, кажется, нет
ничего. Гром то по-хромому гонится по всему небу за собственным хвостом, то с таким хрипом
рвётся над головой, что коленки подсекаются сами по себе. Вода падает не каплями, а потоком.
Ребята вмиг вымокают до нитки, их кирзачи хлюпают через край, рюкзаки, погрузнев, обвисают
ещё ниже. А Чок от дождя просто счастлив. Пышная, кудлатая шерсть прилипает на нём, и Роману
становится даже стыдно за то, что у них, оказывается, такая тощая собака. Чок, словно понимая
неловкость хозяина, постоянно встряхивается, разбрызгиваясь водой, пахнущей псиной, но
лохмаче под таким дождём не делается.
Со склонов несутся кипящие реки, кувыркая куски дерна, камни, коряги. Грибники подолгу идут
вдоль потоков, отыскивая самые узкие, а значит, самые глубокие промоины, через которые можно
перепрыгнуть. Густой, насыщенный дождь скрывает из виду дальние склоны, и мир становится как
комната.
Самое же трудное начинается на глинистом пологом склоне. В сушь дорога прикатана здесь
вроде яйца, но теперь эта горбушка похожа на большой кусок масла. Первым падает, конечно,
Серёга: сначала набок, но грузди перетягивают, и он плавно, как ванька-встанька, заваливается на
рюкзак с хрупким грузом. У Романа от его падения заходится дыхание. Мягкий хруст грибов в
рюкзаке друга, кажется, даже слышен. Ведро же, выпавшее из руки катится вниз, теряя и эти
последние грибы… Их все-таки кое-как собирают, обмывая под дождём.
– Давай посмотрим, что в рюкзаке, – предлагает Роман.
– Нет, – со страхом отказывается Серёга, – лучше и не смотреть…
Его ситуация грустна: вымазанные в глине грузди всё равно придётся выкинуть, а в рюкзаке уже
каша. Что ж, они сделают проще – перед самым селом разделят грибы Романа. Только бы Серёга
согласился… Как ему это предложить? Конечно, они никогда не признаются друг другу в дружбе.
61
Это слишком неловко. Чаще всего, напротив, маскируют её намеренной грубоватостью. А
предложение поделиться – это уже что-то вроде признания. К такой чувствительности они не
готовы. Кажется, Серёга уже догадывается о возможном предложении, и ему тоже не по себе. Что
же делать? Решение приходит само. Скользнув в очередной раз, Роман мгновенно понимает, что
тут не надо противиться падению. Эх, жаль, жаль вас, грузди и груздочки! А там ведь есть с
десяток и таких, какими можно было бы сегодня похвастаться перед отцом. Да уж ладно. Завтра у
них в березняках напреют новые грибы. Зато с Серёгой они теперь наравных. Серёга
ухохатывается до того, что падает на колени и целый круг проползает по грязи вокруг Романа, с
показным наслаждением лежащего спиной на том, что только что было удивительными грибами
