прорвётся.
Понимая Ромкины страдания, она всё лето невольно наблюдала за ним, постоянно находящимся в
своём замкнутом ошеломлении. Жаль этого белобрысого мальчишку с тонкой шеей и худыми
плечиками, с голым телом, шелушащимся от загара, в старых сандалиях, с закатанной штаниной,
чтобы её не зажёвывало велосипедной цепью. Мальчишка как мальчишка, обидно, что ростом чуть
ниже Ирэн – наверное, вырастет мелким. Видно, из-за роста-то её девочка-подросток и не
замечает его. А он, несчастный, смотрит на неё глазами, полными тихих слёз. Не замечать такого
внимания и не сочувствовать ему просто нельзя. Крупная и статная, как царица, но романтичная и
чувствительная, как прицесса, Тамара Максимовна не однажды сдерживает свой порыв просто
взять и прижать этого Ромку к своей груди. Вот ей Богу, был бы он ничей, так взяла бы и
усыновила…
Ещё и сейчас Роману своё детское горе не смешно и понятно – тогда на остановке он всё тем
же молчанием прощался с Голубикой навсегда. Именно навсегда, ведь Чита – областной город,
куда они уезжала с мамой – была где-то уже за пределами его мира. А прощание навсегда в том
обострённом, ещё ненадёжном возрасте – это полная трагедия. Самая чудовищная нелепость
прощальных минут состояла в абсолютной законченности того, что по всем законам не должно
было кончаться ни за что и никогда! Ведь их встреча с Голубикой была такой уверенной
закономерностью! Ведь он знает её столько, сколько помнит себя на этом белом свете, потому что
Голубика всегда привычно и спокойно жила на материном комоде в виде фарфоровой статуэтки. И
если их история так хорошо и сказочно началась, то она должна продолжаться, её концу ещё не
время. Это же просто несправедливо! Только, должно быть, трагедия этого мира как раз в том-то и
состоит, что многое в нём заканчивается быстро и несправедливо…
– Да ладно тебе, чего ты так? – утешает Ромку Серёга, когда тот, насупленный и ещё глубже
ушедший в себя, плетётся назад по обочине дороги. – Чего в ней такого особенного? Подумаешь,
глиста белая… Хоть мне она и сестренница, – он хочет добавить что-то ещё такое же утешающее,
но увидев блестящие голубизной и суженные до остроты бритвы глазёнки друга, поспешает
закончить: – Да ладно, это я так…
Они к тому времени уже давно не дрались и были хорошими друзьями, но Серёга-то помнит,
что за Ромкой при случае не заржавеет. Он хоть худой и маленький, а отдубасит будь здоров,
особенно если станет драться всерьёз, как сверстники почему-то ещё не умеют.
Никогда потом Роман не решался спросить про Голубику у Серёги, хотя первый год в армии ему
снилась лишь она. И это несмотря на то, что чуткий друг ещё в одном из первых писем легко и
будто невзначай сообщил: напился вчера, племянника обмывал – Иркиного сына. Молодец Серёга!
Всё сказал и не особенно разбередил. Значит, Голубика вышла замуж сразу после школы. Всё с
ней ясно. Бывает, конечно, что она и сейчас ещё нет-нет да мелькнёт в туманных снах, но это уж
так – от остроты и непосредственности детских впечатлений. Так что Люба-то, конечно, не
единственная в его душе. Ирэн будет постарше и вроде как даже основательней. Люба живёт
далеко, а Голубика – где-то рядом, в этом городе. «Возможно, мы с ней где-то и сталкиваемся, да
не узнаём друг друга. А хорошо бы узнать. Ну, так – из любопытства. Наверное, она стала
потрясающей женщиной…»
«Каким же был я глупым и наивным! – думает Роман, глядя в тот же угол своей комнаты. – То ли
дело теперь! Влез в грязь по самые уши и сижу в ней весь довольнёхонький. Что же это стало-то со
мной? Не пора ли выкарабкиваться? Ведь живёт же Серёга как-то иначе. Почему бы и мне так не
жить?» Роман садится на кровати, лишь переставив тот же задумчивый, остановившийся взгляд в
другой угол. Надо ещё раз поговорить с Серёгой, всё рассказать, но только уже без всякого
выпендрёжа. Гордиться здесь нечем. Может быть, покаяться перед ним в чём-то, что ли… И даже
не перед ним, а перед той чистой жизнью, которая была прежде. Не в церковь же, в конце концов,
63
идти… «И когда же поговорить? Завтра? А почему завтра? Не завтра, а сегодня, прямо сейчас!
Всё, вставай, пошагали…»
* * *
Серёги не оказывается дома: вчера утром он уехал в Пылёвку. Роман озадаченно, в уже
расстегнутой при подъёме по лестнице тонюсенькой, холодной куртке стоит у двери перед Элиной.
Она, видя его замешательство, привычно приглашает пройти и так же привычно ставит чайник на
плиту.
– Что, снова проблемы с родичами? – спрашивает Роман, приглаживая волосы по пути на
кухню.
– Да всё то же: спиваются, – грустно сообщает Элина. – Теперь уж и вещи продают. Серёжку
просто измучили. У тебя к нему какое-то дело или просто так?
– Да-а, есть один разговорчик… – отвечает Роман, кладя на тёплую батарею сразу обе ладони.
– Но это наши дела.
– Ваши дела? Ну-ка, ну-ка, – спрашивает Элина, – что ещё за секреты от меня?
– Ты не так поняла. Это касается меня одного, – оправдываясь, бормочет Роман.
– Ну, как знаешь, – уже с налётом обиды и чуть отстранённо говорит она.
– Серёга здесь ни при чём, – вынужденно добавляет Роман. – Это касается моей, так сказать,
беспутной жизни.
– Беспутной? – с удивлением спрашивает Элина. – И чём же она беспутная?
Конечно, этот вопрос ей не следовало задавать. Тут она откровенно нарушает границу рамок
общения, естественно установившуюся между ними в присутствии Серёги. Просто скучно ей
сейчас, дома одна – чего бы и не поболтать? Она полощет заварник шумной струёй воды из крана
и не смотрит на гостя. А у Романа на уме целая исповедь, приготовленная дорогой: есть даже
некоторые оправдательные доводы и фразы. Только всё это совсем не для женских ушей… А вот
другой темы, кроме этой наболевшей, просто нет. Роман смотрит в окно; надо пить чай да уходить.
– Какой хороший снежок выпал, – говорит он первое пришедшее на ум, – от него даже сумерки
светлые.
Элина заливает кипятком ароматный чай и, ожидая, когда он настоится, думает о чём-то, глядя
на ослепительно-белый фарфоровый чайничек. А хорошо сидеть у тёплой батареи в то время,
когда весь город за окном купается в белоснежной, чуть притушённой сумерками чистоте и в
бодром морозце. Неловко только от натянутого молчания Элины, словно не принимающей его
увёртки.
– Видишь ли, в чём тут дело, – как-то почти самопроизвольно произносит Роман, решив
объяснить проблему хотя бы как-то
