меня в стиле «бинго!».
Я села на край ущелья рядом с ним. Прохладные брызги водопада долетали до наших лиц, остужая воспоминания.
– Тилвас, так ты все-таки скорее рёхх или человек? Галаса сказала – второе, но… – я пожала плечами.
Он отзеркалил мой жест.
– Давай сойдемся на том, что я – экспериментальная модель? – подмигнул он. – Впрочем, если судить по памяти, опыту, желаниям и манере держаться в обществе (за редкими игривыми исключениями) – я человек. Лисья сущность будто разлилась по черно-белому рисунку моей жизни, окрасив его в новые цвета, но не изменив сюжет. Думаю, получилось весьма органично. Хотя со стороны я могу казаться персоной с раздвоением личности: так резко меня мотает от мягких контуров человеческой натуры к ярким краскам животной сущности.
– Да уж, это мы заметили.
– Молодцы, сто баллов в зачетку. А вот в Ордене, к счастью, никто не обратил внимания. Внешняя часть артефакта Объединения разрушилась после ритуала, и мне пришлось возвращаться с пустыми руками, надеясь, что я смогу обмануть сэра Айтеша. Иначе, согласно кодексу, меня бы просто отдали под суд и казнили. С ложью все прошло легко: тут лисья сущность показала себя во всей красе. Я подстраховался: перед тем как уезжать с острова, устроил небольшое крушение на рыбацком судне. Благодаря этому у меня было много свидетелей того, как я отчаянно тону и теряю все свои вещи, которые тотчас утягивают подводные зыбучие пески. Я и моряки чудом спаслись, но вот мой рюкзак – увы. В нем якобы был и артефакт – так я сообщил в Ордене. Про птичку слявкойли я сказал просто: не нашел. Я успешно выдержал все собеседования и проверку на маг-детекторе лжи, а потом со стыдом направился в комнату стирания памяти – такова финальная ступень для провалившихся кандидатов. По идее это было секретом – но мне-то о нем умудрилась сболтнуть Галаса Дарети… Так что я заблаговременно написал себе подробное письмо с рассказом о произошедшем. В итоге Орден остался разочарован моей неудачной поездкой, но не затаил зла. И тогда для всего мира я стал легкомысленным безработным аристократом, а сам тайно придумывал, как все-таки снять с себя медальон и объединиться с застрявшей в нем частью… Быстро выяснилось, что для этого нужно знать артефакторство, поэтому я углубился в эту науку. Я учился у лучших, но инкогнито. Бесконечно практиковался. Даже за́мок продал, чтобы расплачиваться за такое… хобби. Собственно, так и прошли для меня эти шесть лет.
Мокки пожал плечами:
– Шесть лет – немалый срок, аристократишка. Почему бы просто не смириться с украшением и не жить с ним в свое удовольствие? Я так понимаю, в целом у тебя все хорошо.
– Я бы так не сказал, – покачал головой Тилвас. – Во-первых – и это самое очевидное – мне очень не нравится то, что у меня на груди находится вещь, потеря которой может меня убить. Даже если большинство людей не в состоянии коснуться медальона, я в теории могу зацепиться за что-то типа колеса кареты или потерять его в море. Неловко получится. Во-вторых, о нежных объятиях можно забыть, ведь всех, кроме Джерри, шарахает током, а Джерри появилась на сцене недавно и скорее обнимет фонарный столб, да?.. – Он быстро стрельнул в меня глазами, и я сделала вид, что оцениваю перспективы.
– Столб не так уж и плох, – подытожила я.
Ответом мне было довольное фырканье. Чего еще от тебя ждать, воровка? Я так и знал, я люблю пикировки, Джерри.
– В общем, в отсутствие близости моя чуткая лисья душа страдает: я так хотел испытать человечность! И где? И что? Не так-то удобно спать с людьми, все время следя за тем, чтобы они случайно не коснулись моей груди. Но продолжим список моих недовольств. Его третий пункт гласит: амулет действует как ограничитель. Все воспоминания, а также большая часть рёххова могущества застряли в нем.
– А вчерашнего могущества тебе мало, что ли? Не наглей, – возмутился Мокки, морщась при воспоминании о паучьем подземелье.
Тилвас проигнорировал его реплику. Просто продолжил, вновь перейдя на серьезный чеканный тон:
– Ну и в-четвертых, представьте, что амулет – это как отрезанный палец. Сразу пришить его можно. А вот какое-то время спустя – уже не получится. Но у нас в уравнении – не палец, а часть души. С каждым годом мне все больнее жить без нее. Это почти физическое ощущение потери. Как… вечный холод. Будто у тебя внутри – ледяная иголка, и она с шорохом проворачивается в тебе денно и нощно, и что бы ты ни делал, где бы ни был – ты слышишь этот шорох, похожий на тихий, с ума сводящий шепот мёртвых из-подо льда. Ты можешь заткнуть уши, закрыть глаза – но ты слышишь это бормотание смерти и беззвучные шаги, уходящие за горизонт. И когда часть, заключенная в амулете, окажется слишком далеко, перейдет невидимую грань – мы погибнем. Лис и я, – глухо закончил он.
Тилвас откашлялся, ловко поймал пролетающего мимо светлячка и вновь отпустил его мгновение спустя.
– А что касается могущества, Мокки… В том-то и беда. Вчера я насильно постарался вытянуть свои силы из амулета, фактически призвать самого себя будто отдельного духа. И, как помнишь, последствия неприятные, – Тилвас поморщился, поочередно глядя то на свои замотанные бинтами пальцы, то на треснувший медальон. – Видите эти искорки? – он указал на крохотные мерцающие точки, просачивающиеся сквозь раскол. – Грубо говоря, я теперь не только расщеплен, но еще и истекаю кровью. Точнее, энергией. И если это не прекратить, я просто умру. И у меня в запасе уже не несколько лет, как предполагалось раньше, а меньше месяца.
Тилвас замолчал и, сцепив руки в замок на затылке, упал назад, на траву.
* * *
Густой изумрудный клевер примялся под аристократом волной. Луна выплыла из-за туч, и в ее серебристом свете мне почудилось, что по лицу Тилваса бродят призрачные тени.
Я вдруг почувствовала, что он стал мне гораздо ближе после этого рассказа. Не просто понятнее – по всем формальным составляющим, – а именно ближе.
Ледяная игла внутри, отмеряющая время. Шуруп вечного холода, который всегда с тобой – в любой, даже самый счастливый момент. Смерть – это зашитый в людей сюрприз, специальная начинка в фирменном блюде жизни, которую ты обязательно надкусишь, но никогда не знаешь, когда и как…
Я устроилась рядом, обняв себя за колени, и свежий ночной ветер играл моими волосами. Мокки раскачивался взад-вперед, сидя на самом краю утеса. Тилвас, казалось, уснул, вымотанный своей исповедью.
Так забавно.
