надеждой спросил он, — я богам сулил долю от всей награды или только от своей части? Если, скажем, я тебе честно отдам половину, из своих расплачусь с богами, а потом ты со мной поделишься, а?
Шогол-Ву промолчал.
— Я тебе большую половину дам, тридцать жёлтых, чтобы легче делить. Ну, что скажешь?
— С богами не торгуются.
— Торгуются, не торгуются — нам это дело трудов немалых стоило. Скажешь, нет? Я чуть жизнь не отдал, ты тоже. Сам же говоришь, три жёлтых мало за такое — твои слова, не мои. Я думаю, и боги нас обирать не хотят, да как они знать-то дадут?
Человек подождал ответа.
— Ну, чего молчишь? А если я тебе тридцать, а ты мне десять?..
Он развёл руками и закончил сердито:
— Да ты сам не знаешь, чего хочешь. Чтобы и богам отдать почти всё, и тебе половина от целого осталась — так, друг мой, не выйдет!.. Ну хорошо, это мы после решим. Награду ещё получить надо.
Человек немного помолчал, раздумывая, и вновь повеселел.
— Нет, как с тётушкой удачно вышло, а? Я всё голову ломал, как бы встретиться. Думал, тебе ума хватит до камня добраться, да тут ещё поди найди друг друга. Проезжаю, значит, мимо постоялого двора — о! Шаль за окном болтается. Наш знак, всегда так делаем. Я темноты дождался, камешек…
— Всегда? Она сказала, помогла тебе однажды.
— Ох, ну может, здесь и однажды, чего к словам цепляешься. Не это главное, а то, что все мы живы и без лишнего шума собрались!.. Мы к камню-то идём, или ты с пути сбился?
Шогол-Ву указал рукой.
— Почти пришли.
— Если мы рядом, чего не сказал? Стой. Вот, держи…
Человек зашарил в кармане, что-то вынул, подал.
— На! Подожди, ещё…
Он вывернул другой карман, достал что-то и оттуда. На ощупь то, что он дал запятнанному, напоминало камни. Шогол-Ву поднёс ладонь к лицу — камни и есть.
— Вот, слушай. Иди и там, где люди оставляют подношения, выложи в ряд эти пять камней. Условный знак. Его увидят, и на другую ночь нас будут ждать. Давай, давай, а я пока другой знак оставлю, быстрее будет. Справишься?
Шогол-Ву кивнул.
— И это… Я правда рад, что ты не бросил тётушку. Сколько живу, благодарен буду.
Шогол-Ву кивнул ещё раз и направился к камню.
Подойдя ближе, он остановился и прислушался. Добрёл до валуна, стараясь идти бесшумно, выложил пять камней в ряд между горсткой раковин и горшком мёда, и вернулся. Человек ждал на том же месте, где они расстались.
— Всё сделал? Пять в ряд, как я говорил?.. Ты ответить-то можешь, или язык отнялся?
— Я кивнул.
— Я, думаешь, хоть что-то вижу в этой тьме? Молчишь и молчишь, я уж думал, может, это и не ты! Ну, идём отсюда скорее. Сил нет, хочу лечь и выспаться. Ты чего там, опять кивнул? Словами говори!..
Они пошли обратной дорогой. Человек примолк, задумался. То и дело скрёб обросшую щёку.
Завернули сперва к костру. Дочь леса дремала, прижавшись к боку рогача, но подняла голову, услышав шаги.
— Поднимайся! — сказал ей человек. — Всё, вот он вернулся, присмотрит за этой ошибкой богов.
— Я останусь.
— И эту Трёхрукий разумом обидел! Идём, в тепле поспишь. Всё равно тебе до света вернуться надо.
— Вернусь.
— Тьфу! — сплюнул человек. — Я у окна дожидаться не стану, завалюсь спать, и лезь как хочешь. Пусть тебе тётушка спину подставляет. Ещё докричись до неё сперва! Ну? Не передумала? А-а, ну вас всех!
Он махнул рукой, развернулся и пошёл через лес к поселению, спотыкаясь о торчащие корни и бормоча проклятия.
Глава 17. Решение
Шогол-Ву подбросил хвороста и сел.
— Иди ближе к огню, — сказал он дочери леса.
— Мне хорошо и тут, — ответила она, глядя в сторону и прячась за платком.
— Что не так? Не любишь дым?
— Не хочу, чтобы ты смотрел на моё лицо.
Шогол-Ву поднял брови.
— Почему? Я уже видел его.
— Я не знала, что так некрасива. Прежде меня никогда не били.
— Некрасива — это как?
Теперь и дочь леса вскинула брови. Какое-то время двое молчали, глядя друг на друга.
— Ты смеёшься надо мной. Как можно такого не знать? Может быть, твоё племя не понимает, что такое красота?
— Может быть, моё племя не понимает. Я понимаю.
— Скажи, как ты её понимаешь.
— Я приходил к реке в час между Одноглазым и Двуликим. Холм остывал и бледнел, а потом загорался у края. И в воде тоже был этот огонь. И вот тут.
Он коснулся груди.
— Я смотрел и хотел смотреть ещё.
— Тогда ты знаешь. Некрасиво — это когда смотришь и не хочешь видеть.
— Я понял. Если ты причинишь мне зло, станешь некрасива.
— Нет, ты не понимаешь!
— Или ты не понимаешь.
Дочь леса промолчала, хмурясь, но подсела к огню. Рогачи вздохнули, опуская головы.
— Я осталась, чтобы спросить. В трактире много говорят. Говорят, в Пограничной Заставе была резня. Говорят, сын детей тропы отправил Свартина к ушам богов.
Шогол-Ву промолчал.
— Ещё говорят, когда на шею убийцы накинули петлю, в город ворвались его соплеменники и убили многих. И белый степной зверь прилетел, разорвал верёвки и унёс пленника. Лучники стреляли им вслед, и ни один не попал.
Дочь леса подалась вперёд, пытливо глядя.
— Что из этого правда, сын детей тропы? Что ложь?
— Зачем тебе знать о том? Наши тропы пересеклись ненадолго.
— Затем, что я говорила тебе о проклятии! Говорила, а ты не сказал, что был в Заставе, что видел Свартина, что убил его своей рукой!..
— Я не убивал!
Дочь леса посмотрела ему в глаза, будто могла увидеть там правду.
— Ты не убивал, — согласилась она. — Но Свартин умер?
— Так сказали.
— Ты видел его или нет?
— Видел. Трёхрукий отнял у него разум.
— А зачем ты к нему пришёл?
Голос её зазвучал низко. Она глядела, хмурясь, опираясь руками на землю.
— Затем, что дал клятву, и хватит расспросов. Мне платят не за то, чтобы болтал о деле.
— Ты…
— Я сказал: хватит расспросов. Я не знаю, кто ты, чего хочешь и где в твоих словах правда. Ты говорила, что не доверяешь мне. А я не доверяю тебе. Можешь сидеть у огня, можешь взять мясо, если голодна. Но не выпытывай о нашем деле и не следи за нами, или мне придётся тебя остановить.
Дочь леса, видно было, хотела что-то сказать, но сжала губы и отвернулась. Сидела, чуть слышно вздыхая, но потом успокоилась,
