href="ch2.xhtml#id113" class="a">[115]
Февраль 2017 г.
Мы с Офером гуляем по фруктовым плантациям каждую субботу. Когда-то мы ходили туда вместе с детьми. Сейчас они большие и по субботам любят спать допоздна. А мы встаем рано. Я пью кофе. Офер пьет суррогат кофе, сделанный из фиников. Мы переодеваемся в спортивную одежду. Едем несколько минут и оставляем машину около КПП, хотя обычно он открыт и некоторые люди заезжают на машине внутрь. Здесь есть велосипедная дорожка, которую проложили несколько лет назад, и мы идем по ней, а если появляется какой-нибудь велосипедист, то мы отходим на обочину. Три месяца в году фруктовые деревья плодоносят: с декабря по конец февраля. Апельсины, грейпфруты, мандарины. В какой-то год один из владельцев плантации пытался выращивать красные грейпфруты. Видимо, дело у него не пошло: больше мы их не видели.
Если плоды уже созрели, я срываю один, а Офер всегда протестует. Говорит, что так не делают. Как будто я выношу из гостиницы водопроводный кран: за это израильтян и не любят[116]. Природа принадлежит всем, отвечаю я. И протягиваю ему дольку. Он никогда не может устоять, берет. Но в эту субботу – вспоминаю я – не взял. Я протянула ему сочную дольку апельсина, а он не взял. Но откуда мне было знать, что это знак? Мы, как обычно, спустились к помойке, куда уже многие годы не выбрасывают мусор, поэтому мэрия, пытаясь провести ребрендинг, называет это место Холм Любви, потом свернули направо, к очистным сооружениям. Обычно мы проходим чуть дальше, туда, откуда открывается красивый вид на дома соседнего поселка, но сегодня запах нечистот был сильнее обычного, и я сказала Оферу, что меня тошнит и я хотела бы вернуться, а он положил мне руку на плечо и ответил: конечно, не проблема.
На обратном пути нам навстречу бежали двое мужчин, один из них сказал нам: «Доброе утро». Вообще, это Офер первым пожелал доброго утра, а они ответили. Эта привычка у него осталась с тех пор, как он жил в Америке со своей первой женой. Когда он там жил, «good-morning-good-morning» казались ему квинтэссенцией всего, что он терпеть не может в американцах. А сейчас сам так делает. Когда они пробежали мимо нас, он замолчал, и я знала: это потому, что он немного им завидует. До болезни он сам бегал, даже пробежал тель-авивский полумарафон. Так или иначе, этих двоих точно можно найти, и они подтвердят, что в тот момент мы с Офером шли бок о бок и не делали ничего такого: ну, там, не ссорились и вообще.
Я не хочу сказать, что мы никогда не ссоримся, когда гуляем по субботам. Несколько раз я заявляла ему – а я раздражаюсь гораздо сильнее, чем он: «Не хочу с тобой говорить! Оставь меня в покое! Дальше я пойду одна!»
Он ждал, пока я вернусь, и время от времени отходил к какому-нибудь большому валуну и делал упражнения на растяжку. Потому что я быстро вспыхиваю – и так же быстро остываю. И когда я возвращалась, пройдя кружок, я уже успевала по нему соскучиться, и он в своих спортивных штанах и белой футболке казался мне красавцем. Футболка всегда была белая. И я говорила себе: этот красавчик – твой. Не будь как твоя мама, которая потратила всю жизнь, сердясь по мелочам на папу, а потом раз – его разбил инсульт, и он умер, и с тех пор она превратила его в святого, каждую пятницу ходит на его могилу и пересказывает ему все новости недели – и местные, и мировые.
Не думаю, что Офера уже нет в живых. Хотя знаю, что чем дольше идут поиски, тем более вероятным это кажется. И ночами мне вновь и вновь снится один и тот же сон: его сторона кровати превращается в пропасть.
Из-за чего мы ссорились? Из-за детей. Конечно. Особенно когда дети были маленькие. Я не могла понять, как он может оставаться таким спокойным. А он не понимал, из-за чего я так нервничаю. Я не могла терпеть, что он выставляет меня перед ними злодейкой. А он не терпел, что я их критикую. Я не особенно жалую психологов, да и на ту семейную терапию тоже не хотела идти, но одна фраза, которую психолог Ами как-то сказал, запомнилась мне навсегда: «Есть родители, которые любят своих детей снизу вверх, а есть – которые любят сверху вниз». Это значит, что есть родители, которым нужно сперва перестать беспокоиться, прежде чем они смогут восхититься детьми. А есть родители, которым сначала нужно восхищаться детьми, и только потом они смогут увидеть, чтó именно в детях их беспокоит.
От этой фразы мне многое стало яснее. Наверное, Оферу тоже. А может, дети просто росли и все больше времени зависали в телефоне (Матан) или вели бурную социальную жизнь (Ори), и сейчас мы в первую очередь благодарны им за каждую секунду, которую они соизволили провести с нами.
Из-за чего еще мы с Офером ссорились? Из-за недвижимости. И секса. Из-за недвижимости – потому что я хотела взять ссуду, чтобы купить квартиру и сдавать ее, а он говорил, что квартира для сдачи – это для богатых и он не готов к такому стрессу. А из-за секса – потому что с тех пор, как он стал питаться иначе, у него пропало желание спать со мной. Но, может, питание было только отмазкой, просто спустя восемнадцать лет я перестала его привлекать. В любом случае это было обидно. Обидно, если именно тебе всегда приходится быть инициатором, обидно, если у мужчины не стоит, когда он с тобой в постели, и ты должна делать ему минет часами, чтобы он возбудился, а самое обидное – если во время секса ты понимаешь, что это он типа делает тебе одолжение. «Может, виагру примешь?» – время от времени предлагала я. И потому, что мне было обидно, и потому, что я думала – вдруг и правда поможет. Но это только еще больше отдаляло его. Зачем ему виагра, он что, столетний старикан? И вообще, я же хорошо знаю, что он против таблеток, – так он говорил. Или ничего не говорил, только поворачивался ко мне спиной и уходил на балкон, звал Ори и вел с ней долгий задушевный разговор, или брал Матана и ехал с ним на баскетбольный матч – игру иерусалимского «Хапоэля», или назначал встречу в своем фонде поздно вечером – главное, лечь в постель уже после того, как я засну.
До недавнего времени я рассказывала
