— Это и мы хотели бы узнать, — сказал Блейк, и я почувствовала себя Алисой, все глубже и глубже проваливающейся в кроличью нору, земля подо мной разверзалась. Все потеряло смысл, кроме того, что я наконец поняла, каким образом юная, незрелая девочка, сидевшая на моих уроках английского, оказалась на четвертом месяце беременности.
— А Пол? — наконец спросила я. — Вы же не думаете, что он в этом участвовал?
Викерс казался обеспокоенным.
— Я знаю, он ребенок, Сара, и в плохом состоянии, но беда в том, что, похоже, он играл в этом активную роль.
— Вы сами сказали, он разбирается в компьютерах, — заметил Блейк. — На первый взгляд именно он заведовал технической стороной. Все компьютеры находились в его спальне.
Викерс вздохнул.
— Если вы располагаете какой-то информацией, которая подтвердит его непричастность либо, напротив, вину, я был бы рад ее услышать, сейчас или в участке.
Я молча смотрела в пространство. И не могла придумать, что сказать. Мне бы хотелось верить, что Пол не стал добровольно участвовать в чем-то отвратительном и порочном, но улики говорили против него.
— Не знаю, — произнесла я в итоге. — Могу лишь сказать, что он показался мне приятным.
Блейк шевельнулся.
— Множество людей кажутся приятными и на первый взгляд невиновными. Поначалу трудно бывает выявить тех, кто совершил преступление, но в конце концов мы это выясняем. — Он указал на кучку вещей, которые я опознала как свои. — Вам не кажется, что вы обязаны как-то это объяснить?
— Я? Вы с ума сошли? Я не имею к этому никакого отношения. — Даже для меня самой мои слова звучали ложью. Я перевела взгляд с одного полицейского на другого. — Вам придется мне поверить.
— Вы знали эту девочку, — сказал Викерс. — Вы живете на этой же улице. Здесь находятся ваши вещи. Вы — связующее звено. Как всегда, Сара, вы — связующее звено.
— Вы же не можете всерьез думать, будто я в этом замешана. — Однако выражение их лиц говорило, что они мне не верят: глаза Викерса светились холодной, арктической синевой, а взгляд Блейка стал мрачен. Меня внезапно охватил приступ чистейшей паники, но я его подавила. Они играли в какую-то игру, просто я не знала правил.
— Будет лучше, если вы расскажете нам, что произошло, Сара, пока это не зашло дальше.
— А тут нечего рассказывать. Я не могу вам помочь. День и без того уже оказался слишком длинным, я устала. — В моем голосе сквозила дерзость, но мне было наплевать. — Я иду домой. Почему бы вам не заняться выяснением, что же тут на самом деле произошло, а когда узнаете, сообщите мне. Потому что я в этом не замешана, а значит, в таких же потемках, как и вы.
Достойная реплика перед уходом, и я повернулась к двери, не дожидаясь ответа. Но сделать мне удалось не больше двух шагов, меня схватили за руку и вернули на прежнее место.
— Отпустите меня! — Я гневно взглянула на Блейка.
— Не получится.
Викерс устало на меня посмотрел.
— Если вы не хотите с нами разговаривать, Сара, у нас остается только один вариант.
— Я не понимаю, что вы имеете в виду.
— Я имею в виду, нам придется заставить вас поехать и побеседовать с нами.
Викерс выскользнул из комнаты, пройдя мимо меня и оставив размышлять над его словами. Я слышала, как он негромко разговаривает в прихожей с кем-то, кого я не видела.
— Ты же не думаешь на самом деле, будто я с этим связана.
Я пыталась разгадать выражение лица Блейка, ожидая, что он назовет все это грандиозной шуткой и они на самом деле так не считают.
— Я не знаю, что думать, — ответил он, и его голос прозвучал странно, хрипло. Я подняла на него глаза и не узнала его.
Не успела я ответить, как Викерс вернулся вместе с другим мужчиной, лысеющим, с избыточным весом, лет сорока пяти. Даже если бы он не стоял рядом с Викерсом, думаю, я немедленно распознала бы в нем полицейского. Было нечто в его глазах — глубоко укоренившееся разочарование и недоверие, свидетельствовавшие о том, что он слышал слишком много лжи. Он заговорил ровным, занудным голосом, без всякой интонации, нанизывая слово за словом по мере повторения наизусть текста, который он произносил уже бесчисленное количество раз.
— Сара Финч, я арестовываю вас по подозрению в убийстве Дженни Шеферд. Вы можете хранить молчание, но вашей защите может повредить, если то, о чем вы умолчите сейчас, позже придется рассказать в суде. Любые ваши слова могут быть использованы против вас. Вам понятно?
У меня непроизвольно открылся рот: классическая реакция на шок. Я посмотрела на Викерса, чтобы видеть реакцию, но его взгляд был устремлен за тысячу ярдов. Блейк уставился себе под ноги, отказываясь встретиться со мной глазами.
— Вы не можете так поступить, — возразила я, не до конца веря в происходящее. — Вы не можете быть уверены, что поступаете правильно.
Викерс произнес, словно я не сказала ни слова:
— Детектив-констебль Смит, могу я поручить вам и детективу-констеблю Фримену доставить мисс Финч в участок? В наручниках необходимости нет, как я предупредил. Встретимся там.
Смит кивнул и сделал мне знак рукой:
— Давайте-ка двигаться.
— Вы не повезете меня сами? — спросила я Блейка и Викерса, не пытаясь скрыть горечи.
Викерс покачал головой.
— Отныне мы не будем общаться с вами напрямую. Понимаете, мы вас знаем. Нас могут обвинить в разглашении обстоятельств дела, если дойдет до суда. — Блейк резко отвернулся, и я невольно задалась вопросом, догадался ли про нас Викерс или просто следовал обычному порядку. Старший инспектор не обратил внимания на своего сержанта и закончил: — Отныне пусть лучше этим занимаются другие члены группы.
— Лучше для кого? — спросила я, но ответа не получила.
Констебль Смит положил свою мясистую руку на мою и вывел в прихожую, где нам пришлось подождать, пока мимо чередой пройдут полицейские, неся к машинам коробки и сумки с вещественными доказательствами. В рассчитанных на большой вес прозрачных пластиковых мешках виднелись компьютерные накопители на жестких дисках, коробки для компакт- и видеодисков и веб-камера. Один из полицейских нес что-то длинное и тяжелое, завернутое в коричневую бумагу, — клюшка для гольфа? Кочерга? Трудно было сказать. Он на ходу многозначительно посмотрел на Викерса, и старший инспектор молча серьезно кивнул ему. Потом понесли новые пакеты с личными вещами — одежда, игрушки, которые, должно быть, принадлежали Полу, фотографии в рамках, различные документы. Весь дом переворачивали вверх дном; когда они закончат, здесь ничего не останется.
То же самое они, вероятно, планировали проделать и со мной. Я украдкой бросила взгляд на Викерса, отметив глубокие складки лица и решительно сжатые губы. Никакой мягкости. Я не могла его за это осуждать. О происходившем в этом доме было невыносимо думать. Я буквально не могла.
Я стояла там как зомби, едва прислушиваясь к торопливым разговорам полицейских, работавших вокруг меня. Надо отдать им должное: никого, похоже, не обрадовали совершаемые открытия. Скорее всего огорчили, если вообще вызвали какие-то чувства. Тяжело было осознавать, что в этом самом доме серьезно пострадал ребенок, и никто этой девочке не помог.
Что касается меня, я впала в оцепенение. Опустила руки. Похоже, дальнейшие возражения были напрасны. Я не видела смысла в происходящем. Даже отбросив в сторону тот факт, что у меня, по всей видимости, серьезные неприятности с полицией, оставался вопрос, почему мои вещи оказались в этом доме. Хорошо: стало быть, это Дэнни совершил на меня нападение и унес мою сумку. Это объясняло, кто на меня напал, но зачем? А другие вещи, те, которых, как я знала, в моей сумке не могло быть, которые я потеряла в предыдущие недели и месяцы, как они-то здесь очутились?
Блейк вышел на улицу, а когда вернулся, кивнул Викерсу.
— Прессы пока нет. Но я бы не стал задерживаться — они быстро пронюхают, что пропускают.
«Что пропускают». Я ощутила во рту привкус горечи. А пропускают они арест. Настоящего живого подозреваемого, которого увозят для допроса. И я только-только начала осознавать, что почти наверняка находилась сейчас в доме, где умерла Дженни.
Смит повернулся ко мне:
— Идемте. Пора двигаться.
Я вышла из полутемной, сырой прихожей на яркое дневное солнце не оглядываясь, чтобы посмотреть, идут ли следом Блейк и Викерс, и свет на секунду ослепил меня. Через мгновение возник странный шелест, словно ветер зашумел в ветвях деревьев. Громкость этого звука усиливалась, его явно производили люди. В конце дороги стояли многие из наших соседей — матери с маленькими детьми, которых, оберегая, держали за плечи; пожилые пенсионеры, трижды в день совершавшие походы по местным магазинам, чтобы пообщаться с другими людьми; женщины среднего возраста с угрюмым любопытством на лицах. Я постаралась ни с кем не встретиться глазами, хотя и чувствовала, что они разглядывают меня как зверя в зоопарке. Меня кольнуло раздражение. Они пропустили первый сенсационный случай этого дня, поскольку бедного Джеффа обнаружили в неурочный час. Теперь они не желали ничего пропускать. В отсутствие средств массовой информации ответственность по запечатлению происшествия пала на моих соседей, которые серьезно отнеслись к своим обязанностям. Сначала я не поняла, почему кое-кто из них стоит с поднятыми руками, но скоро догадалась: снимают на свои мобильные телефоны, как я выхожу из дома — впереди Смит, другой полицейский позади — и направляюсь к машине. Я бессознательно расправила плечи. Наручников на мне не было. Я не собиралась плестись к машине, закрывая лицо, как виновная. Я пойду с высоко поднятой головой, и никто не узнает, что меня арестовали. У меня не имелось причин скрываться. Но кровь бросилась мне в лицо, когда я пошла по дорожке.