Николасу взять мою теплую руку в свою холодную. Он не переплетает наши пальцы, и это делает жест старомодным в приятном смысле. Мы снова подходим к собору, где сидит единственный художник-портретист. Поздним вечером здесь почти нет людей. Все теплые живые существа прячутся в клубах, согреваясь партнерами по танцам и алкоголем.
Мы с Николасом холодные – каждый по-своему. Безлюдная ночь нам подходит.
Я вглядываюсь в темноту, чтобы увидеть, здесь ли еще Элизабет, но Николас тянет меня в другую сторону, к художнику, и подводит к деревянному табурету.
– О, не надо, – протестую я.
Либо Николас игнорирует мои протесты, либо и правда не слышит. Он вытаскивает из кармана пачку банкнот и передает мужчине.
– Спасибо, что подождали, – говорит Николас.
Тощий художник кивает, засовывая купюры в карман.
Кожу покалывает. Николас и это спланировал. Каждая деталь этой ночи была тщательно продумана. Но для чего? Чтобы сделать меня счастливее? Почему его это волнует? И почему он выбрал меня? Вряд ли я первый человек с проблемами в жизни, который пришел искать вампиров, – только не после их разоблачения. Из общей массы меня может выделить лишь то, что горе отняло мои прекрасные акварели, и я стала черно-белой фотографией той, кем была.
Художник, вероятно, тоже это видит, потому что тянет руку мимо ярких мелков за кусочком угля, когда Николас встает позади меня.
Я скучаю по мягкости угля в своей руке.
Кончики пальцев Николаса касаются моей шеи сзади, когда он сдвигает мои волосы на одно плечо. Я напрягаюсь, и он наклоняется к моему уху.
– Ты не против?
Я киваю, пытаясь побороть дрожь. Его ладони скользят вниз по моей шее, руки опускаются на плечи, а кончики пальцев заполняют впадинку над ключицей. Я сглатываю, и один указательный палец в ответ проводит по шее.
Движение привлекает все мое внимание, но тут художник приступает к рисунку, и я слышу мягкое царапанье угля по бумаге.
Время от времени палец Николаса двигается в такт с кусочком угля, проводя линию по моей шее спереди.
Я всеми силами стараюсь держать пульс под контролем, но знаю, что Николас наверняка ощущает биение сердца, как у испуганного кролика, или как у возбужденного кролика, или и то и другое.
А еще – искусство. Художник откладывает уголь в сторону, проводит пальцем по рисунку, и я почти чувствую это вместе с ним – частицы угля, гладкие, как бархат, на грубой бумаге. Мне хочется встать и занять его место, но тут большой палец Николаса рисует круг на моей шее сзади, и я забываю обо всем, что касается бумаги, думая только о его руках на моей коже.
Сидя здесь, в ночи, по-прежнему такой жаркой, что кожа покрывается влагой, я превращаюсь в существо, полное голода и желания. Одна часть меня хочет броситься вперед и вонзить угольный карандаш в бумагу, чтобы та порвалась от силы моего вдохновения, а другая желает повернуться, впиться в Николаса или позволить ему впиться в меня – сама не знаю, что именно. В любом случае я никогда не была так близка к тому, чтобы стать вампиром, существом, которое просто хочет следовать своим желаниям.
Похоть – на самом деле не та эмоция, которую нужно контролировать, это так легко, просто и первобытно. Можно чувствовать похоть и оставаться бесчувственным во всем остальном. Интересно, хватит ли этого для Николаса?
Я запрокидываю голову. Он должен увидеть меня такой. Если Николас заметит этот прилив желания на моем лице, то поверит, что я могу быть такой же, как он.
Его пальцы нежно хватают меня за подбородок и тянут мою голову обратно вниз.
– Не сейчас, – говорит мой спутник, и я не знаю точно, что он имеет в виду под этими словами, что даст мне, когда портрет будет закончен.
Наконец художник перестал творить и откидывается назад, чтобы полюбоваться работой. Я узнаю его оценивающий и довольный взгляд, которым смотрела на свои картины много-много раз.
– Почти идеально, – говорит он, убирая длинные волосы с глаз. Он чешет щеку, оставляя темные следы, похожие на черные румяна. В другое время я бы хотела подружиться с ним. Вместо того чтобы развернуть портрет и показать нам, художник кладет его в белый конверт и передает мне.
– Спасибо, – благодарю я. Мне не терпится восхититься техникой художника, но кажется грубым разоблачать то, что он уже скрыл. Может быть, ему не нравится видеть реакцию других людей на его работу, это можно понять. Я могу по пальцам одной руки сосчитать людей, которым показывала свой альбом для рисования: папа, Джессика, Бейли, мама и Генри.
Генри. Зачем я только о нем подумала! Он сердится на меня? Я пытаюсь вспомнить выражение его лица в тот момент, когда взяла конверт, но я ведь даже не смотрела на него и не думала о нем, когда делала это. Я сделала то, что должна была.
Я отгоняю прочь мысли о Генри, но он задерживается в уголках моего сознания, осуждая то, как я касаюсь Николаса.
Николас ведет нас по более тихим боковым улочкам, его длинные ноги двигаются в медленном темпе, за которым я легко поспеваю. Время от времени его легкие, как перышко, пальцы касаются моей спины, и я хочу смело сказать ему, чтобы не убирал руку, но в самых темных закоулках приступы страха мешают мне говорить.
Пройдя пятнадцать минут в молчании, я набираюсь смелости спросить, куда мы идем.
– Уже пришли, – сообщает Николас.
Над нами нависает белый фасад моего съемного жилища.
– Как ты узнал, где я остановилась?
– У меня есть свои источники, – едва заметно пожимает он плечом.
Пульс учащается, но я не отступаю.
– Ну, я прошла твои испытания?
Николас разворачивается и уходит.
– Еще нет! – кричит он, не потрудившись оглянуться.
– Ублюдок, – бормочу я, выждав, чтобы он оказался вне пределов слышимости.
Приглушенный смех доносится до меня, касаясь кожи, как будто Николас стоит позади меня. Я поворачиваюсь вокруг себя в темноте, но рядом никого нет, только уличные фонари. Пальцы дрожат, когда я открываю белый конверт и вытаскиваю рисунок. Вот она я – вся из густых теней и темных штрихов; вынуждена признать, что хорошо выгляжу в черно-белых тонах. Возможно, я смогу прожить без ярких красок в жизни.
Но позади меня, там, где стоял Николас, положив руки на мою шею, на картине нет ничего, кроме темных очертаний собора.
Глава 13
Останемся лишь я и ты.
Впусти меня
Весь страх, возбуждение и – хорошо,
