признаем это, – похоть превращаются в свинец в венах, когда я поднимаюсь по лестнице в квартиру. Отчасти я надеюсь, Генри уже вернулся, – хочу убедиться, что с ним все в порядке. Но в то же время надеюсь, что еще не вернулся и я смогу спрятаться под одеялом, избегая встречи с ним до утра.
Генри уже пришел, сидит на зеленом диване, положив локти на колени, и смотрит в незажженный камин. Тот факт, что в местных домах есть даже камины, сбивает с толку, и я открываю рот, чтобы пошутить по этому поводу, но затем снова сжимаю губы.
Вся комната буквально звенит от гнева.
Влага, оставшаяся на коже, замерзает в кондиционированном воздухе; я отчаянно хочу избежать разговора и вместо этого прыгнуть в душ.
Генри привычным жестом проводит рукой по волосам, и некоторые пряди теперь торчат. Я неловко переминаюсь с ноги на ногу, царапая тонким кончиком каблука по деревянному полу.
– Ты хотя бы взглянешь на меня? – спрашиваю я.
Его взгляд скользит вверх по моим ногам и задерживается на коротком подоле так, что в любой другой ситуации я бы покраснела. Сейчас мне просто холодно.
– Красивое платье.
– Спасибо, – притворяюсь, что приняла его похвалу за чистую монету. Я знаю, что Генри хотел подколоть, но ни один парень не заставит меня стыдиться того, во что я одета.
Его глаза сужаются, и я представляю, как бью кулаком в глаз Генри. Один его снисходительный взгляд злит меня больше, чем тысяча оскорблений от любого другого. И где-то в глубине души я понимаю, почему, но предпочитаю думать о своих пылающих щеках, вместо того чтобы разобраться в своих чувствах к Генри.
– Да что с тобой такое?! – Хотела бы я взять свой вопрос обратно, но он слетел с губ прежде, чем я успела себя остановить.
– Ты серьезно не понимаешь?!
– Да, – с нажимом в голосе отвечаю я, как будто не знаю, почему Генри злится. Теперь я тоже злюсь.
– Ты обменяла меня на конверт. Из-за тебя я чуть не попал под поезд, потом ты оставила меня с какой-то незнакомой женщиной, а сама что? Надела шикарное платье и бродила по городу? Ты вообще думала о том, чтобы поискать меня? Хоть немного волновалась?
– Николас заверил, что с тобой все в порядке. У меня даже есть фотография, где ты ешь бенье! – Я выуживаю телефон из сумочки, нахожу фотографию и выставляю ее между нами как щит.
– Правда? А ты знала, что со мной все будет в порядке, когда заключала сделку? Я что-то пропустил эту часть разговора, пока на нас мчался поезд. Не притворяйся, что ты заранее знала или хотя бы переживала о том, что со мной случится. – Он тут же тихо добавляет: – Я мог бы и сам догадаться.
Я вздрагиваю. Знаю, что Генри думает о смерти бабушки, – о том, что я не поддержала его тогда, – но легче притвориться, что он говорит только о нынешней ситуации.
– Я переживала, – роняю руку с телефоном вдоль тела, – стояла и ждала, пока пройдет поезд, хотела убедиться, что с тобой все в порядке. Но тебя уже не было. Ты не должен был уходить с ней.
Генри встает и делает шаг ко мне. Сквозь скрежещущие зубы он выплевывает:
– Она сказала, что я должен подыграть, иначе игра окончена. Я пошел с ней ради тебя. Не раздумывая ни о чем, не думая о себе. Ты бросила меня ради долбаного клочка бумаги, а я думал только о том, как тебе помочь.
Генри вздыхает, трет лицо рукой, и его гнев рассеивается, обнажая скрытую под ним усталость.
– Я жалок, – бормочет он.
– Это не так… – Я делаю шаг вперед, чтобы сократить расстояние между нами, но останавливаюсь на полпути. Сердце учащенно бьется, прежде чем я успеваю осознать увиденное. – Что это такое?
Мой голос звучит так тихо и испуганно, что Генри оборачивается, пытаясь понять, на что я смотрю. А я смотрю на него… и на явные следы крови на воротнике его зеленой рубашки.
Он выглядит смущенным, когда поворачивается ко мне.
– Что?
Моя рука дрожит, когда я подхожу ближе и тяну его за воротник.
– Что они с тобой сделали? – Я осматриваю его шею, но она выглядит идеально гладкой.
Генри выхватывает из моих пальцев воротник и оттягивает его, чтобы рассмотреть. Я жду, что мой друг разозлится, но он смеется.
Я отшатываюсь. Смех Генри обычно успокаивает меня, но мое сердце все еще колотится.
– Это кетчуп, – говорит он.
– Мне казалось, ты ел бенье.
– Мы ели, – медленно и спокойно уточняет Генри, – а потом пошли за картошкой фри. Она сказала, что я должен остаться с ней на пару часов. Оказывается, единственное, что у нас общего, – это любовь к еде.
– Я подумала… – Мой пульс замедляется. Я делаю глубокий вдох.
– Знаю, о чем ты подумала, – отвечает Генри. – Я в порядке, но это не значит, что я не злюсь.
Меня все еще немного трясет от пережитого приступа страха. Несмотря на то, что с Генри все в порядке, все могло быть иначе, а я не подумала об этом, когда обменивала его на конверт.
Генри нежно притягивает меня к себе, так что моя щека прижимается к его груди. От него пахнет нанесенной с утра туалетной водой и потом.
– Прости… – шепчу это слово снова и снова, словно оно прозвучит искренне, если повторить его много раз.
– Просто скажи, что больше так со мной не поступишь.
Я делаю крохотный шажок в сторону, все еще находясь в объятиях Генри, но теперь между нашими телами появляется небольшое холодное пространство. Мне хочется сильнее прижаться к нему, но это означало бы что-то вроде обещания не повторять своих ошибок, а я не нарушаю обещаний. Если только речь не идет о жизни или смерти – но когда на кону так много, я бы предпочла вообще их не давать.
– Я не обменивала тебя на конверт. И не променяла тебя на Николаса.
Я обменяла его на папу, на простую возможность сохранить жизнь, и сделала бы это снова. Я отстраняюсь еще больше, так что Генри остается разорвать наши объятия или шагнуть ближе. Он отпускает меня, я вытаскиваю рисунок и протягиваю ему.
– Взгляни на это. Николас все время стоял прямо у меня за спиной, но художник его не рисовал.
Генри хмурит брови. Конечно, он не понимает, что я имею в виду.
– Брэм Стокер утверждал, что художники не могут передать истинную сущность вампира. Этого нет в «Дракуле», но есть в его
