Нинина откровенность всегда подкупала — особенно человека, который во многих вопросах по природе своей нерешителен. Но сейчас эта черта проявилась настолько, что кажется гротескной. Она просто не может успокоиться.
Однажды Калеба наняли возвести каменный забор в городском парке. За время работы он привык к одному бездомному, который жил под шатром для проведения дней рождения. Его звали Коулспот (по крайней мере, так сказали Калебу). Он шизофреник, но безобидный. Иногда Коулспот сидел в парке на скамейке, пока Калеб работал. Он часами расшнуровывал туфлю, снимал ее, скреб пятку, а потом обувался снова.
— Ты видел? — спрашивал бездомный Калеба. — Видел дыру, через которую просачивается яд?
Однажды прибыли из соцзащиты, чтобы отвезти Коулспота в приют, но он не поехал. Он настаивал на том, что всех там заразит смертельным ядом. Через три часа чиновница была уже на грани нервного срыва.
— Мы пытаемся им помочь, — со вздохом говорила она, — а что получаем в результате?
Поэтому Калеб присел рядом с Коулспотом. Снял свой рабочий сапог, носок и указал на пятку.
— Видишь? — сказал он. — У всех такое есть.
После этого бездомный позволил себя увести легко, как котенка. И не имеет значения, что никакой ядовитой дыры нет, ведь Коулспот искренне верил в ее существование. И на секунду Калеб убедил этого бедолагу в своей правоте.
Сейчас Нина ведет себя точно так же. Переоценивает свои поступки, чтобы они имели смысл для нее самой, даже если остальным кажутся неразумными. Утверждает, что она убила человека, чтобы защитить Натаниэля. Что ж, какую бы травму малыш ни получил, выступая в роли свидетеля, она даже приблизительно не может сравниться с травмой, которую ребенок получил, видя, как на мать надевают наручники и уводят ее в тюрьму.
Калеб знает, что Нина ждет оправдания, но он не может помочь ей так, как помог Колуспоту, — взглянуть ей в глаза и сказать: «Да, понимаю». Он просто не может смотреть ей в глаза. И точка.
Неужели он воздвигает между ними стену только для того, чтобы, когда ее посадят, ему было проще ее отпустить?
Калеб берет очередное бревно и ставит его на край колоды. Когда топор опускается, дерево раскалывается на две аккуратные половинки, а посредине остается истина. По умолчанию то, что сделала Нина, заставляет Калеба чувствовать ее моральное превосходство. Он превращается в труса, потому что ему не хватило духу пересечь эту тонкую грань и перейти от слов к делу.
Кое-что Натаниэль не помнит — например, что тот ответил, когда Натаниэль в первый раз отрицательно покачал головой, и кто расстегнул его джинсы. Что он вспоминает до сих пор, даже когда старается об этом не думать, — каким холодным был воздух, когда он остался без трусиков, и какой горячей после этого показалась чужая рука. Как было больно… Было так больно, хотя он обещал: больно не будет. То, как сильно Натаниэль сжимал Эсме — так, что она закричала. И в зеркале ее золотистых глаз он увидел маленького мальчика — это был уже не он.
«Нина обрадуется».
Это первая мысль Марчеллы, когда она читает результаты анализа ДНК и видит, что ДНК спермы и крови священника совершенно идентичны. Ни один ученый никогда во время дачи показаний этого не скажет, но цифры — статистика — говорят сами за себя. Это преступник, нет никаких сомнений.
Она берет трубку, чтобы позвонить Нине, и прижимает ее подбородком, чтобы стянуть резинкой историю болезни, которая прикреплена к отчету из лаборатории. Марчелла не стала ее просматривать — и так совершенно ясно из того, что рассказала Нина, что этот священник умер в результате выстрела в голову. Но все же Нина попросила ее внимательно изучить документы. Марчелла вздыхает, вешает трубку и открывает толстую папку.
Через два часа она заканчивает читать. И понимает: несмотря на все свои намерения никогда не возвращаться, она отправляется в Мэн.
За неделю я усвоила одно: тюрьма, какие бы формы и размеры она ни принимала, всегда остается тюрьмой. Я ловлю себя на том, что смотрю в окно вместе с нашим псом, испытывая непреодолимое желание быть по ту сторону стекла. Я бы многое отдала, чтобы заняться обычными земными делами: сбегать в банк, отогнать машину в сервис-центр, поменять масло, собрать листья.
Натаниэль снова пошел в садик. Так посоветовала доктор Робишо: это шаг к нормальной жизни. Я не могу отделаться от сомнения, не приложил ли к этому руку Калеб. Неужели он боится оставлять меня с сыном наедине?
Однажды утром, не подумав, я отправилась за газетой и уже прошла полпути, как вспомнила об электронном браслете. Калеб нашел меня рыдающей на крыльце в ожидании воя сирен, который обязательно должен послышаться.
Но благодаря какому-то чуду тревога не поднялась. Я провела шесть секунд на свежем воздухе. И концы в воду.
Иногда, чтобы чем-то себя занять, я готовлю. Делаю домашнюю пасту в форме «пене ригата», курицу в красном вине, китайские пельмени. Я выбираю блюда иностранной кухни — любой, только не американской. Однако сегодня я затеваю уборку в доме. Я уже разобрала шкаф с зимними вещами, кладовую для продуктов, перебрала их содержимое в соответствии с частотой использования. В спальне я вытащила туфли, о которых давно забыла. Развесила свои костюмы по цвету: от бледно-розового до темно-сливового и шоколадного.
Я как раз убираю в шкафу Калеба, когда он входит в комнату, снимая грязную сорочку.
— Знаешь, — говорю я, — половина шкафа занята противоскользящими наклейками на обувь на пять размеров больше, чем нога Натаниэля.
— Купил их на гаражной распродаже. Скоро они будут ему впору.
После всего случившегося разве он не понимает, что будущее не обязательно будет непрерывной прямой линией?
— Что ты делаешь?
— Разбираю твои ящики.
— Мне и так нравятся мои ящики. — Калеб берет порванную рубашку, которую я отложила, и засовывает ее назад. — Может, пойдешь полежишь? Почитаешь? Займешься чем-то другим?
— Не хочу впустую тратить время. — Я нахожу три носка без пары.
— Почему время всегда нужно проводить с пользой? — удивляется Калеб, надевая другую рубашку. Он хватает носки, которые я отложила, и опять кладет их в ящик с бельем.
— Ты все портишь.
— Почему это? Здесь изначально все было отлично! — Калеб заправляет рубашку в джинсы, затягивает ремень. — Мне нравится, как лежат мои носки, — решительно заявляет он.
На секунду мне кажется, что он хочет что-то добавить, но потом передумывает и сбегает вниз по лестнице. Вскоре я вижу через окно, как он выходит на яркое холодное солнце.
Я открываю ящик и достаю носки-сироты. Потом разорванную рубашку. Перемены он заметит не раньше, чем через несколько недель, и тогда будет мне благодарен.
— Боже мой! — восклицаю я, глядя в окно на незнакомую машину, которая останавливается у бордюра.
Миниатюрная, как фея, с копной темных волос женщина выходит из автомобиля и обхватывает себя руками, ежась от холода.
— Что? — услышав мой вскрик, в комнату вбегает Калеб. — Что случилось?
— Ничего! Абсолютно ничего! — Я рывком открываю дверь и встречаю Марчеллу широкой улыбкой. — Поверить не могу, что ты приехала!
— Сюрприз! — отвечает она, обнимая меня. — Как дела?
Она старается этого не показать, но я замечаю, как она краем глаза смотрит на мой электронный браслет.
— Я… сейчас у меня дела отлично. Чего я точно не ожидала, так что ты лично привезешь отчет, который я тебе послала.
Марчелла пожимает плечами:
— Я решила, что ты обрадуешься гостям. И дома я уже давно не была. Соскучилась.
— Врешь! — смеюсь я, втягивая ее в дом, где нас, изнывая от любопытства, ждут Калеб с Натаниэлем. — Это Марчелла Вентворт. Она раньше работала в государственной лаборатории, а потом променяла нас на частную лабораторию.
Я искренне радуюсь. И не потому, что мы с Марчеллой как-то особенно близки, просто за эти дни я почти ни с кем не общаюсь. Иногда к нам заглядывает Патрик. Есть еще, разумеется, моя семья. Но большинство моих коллег и приятелей после слушания об изменении меры пресечения предпочитают обходить меня стороной.
— Вы приехали по делу или просто так? — спрашивает Калеб.
Марчелла смотрит на меня, не зная, что должна ответить.
— Я просила Марчеллу посмотреть на результаты анализа ДНК.
Улыбка Калеба едва заметно увядает, но уловить это может только человек, который знает его так же хорошо, как я.
— Знаете что? Заберу-ка я Натаниэля на улицу, чтобы вы могли посплетничать.
Когда они уходят, я веду Марчеллу в кухню. Мы говорим о погоде в Вирджинии в это время года, когда у нас начались первые морозы. Я делаю нам чай со льдом. Больше я ждать не в силах, поэтому сажусь напротив нее:
— Хорошие новости, да? Полное совпадение по ДНК?
