— Вообще-то нет. Певицу звали Моник…
Он нетерпеливо помахал рукой:
— Серф, да-да, это она же. Barbara — ее сценическое имя, поклонники его знают. У нее множество поклонников. Вы тоже?
— Ну вообще-то никогда ее не слышала, — сказала Рут. — Просто наткнулась на стихи в одной книге, и мне стало интересно, что они значат…
Бенуа прикрыл глаза и начал говорить. Ей пришлось наклониться к нему, чтобы расслышать сквозь равномерный грохот дробилки.
— Le mal de vivre — «боль жизни». Qu’il faut bien vivre… «С которой мы должны жить или терпеть». Vaille que vivre — это сложнее, но что-то вроде: «Мы должны жить ту жизнь, которая нам досталась». Не отступать. Как стойкие солдатики.
Он открыл глаза.
— Это помогло?
— О да, — сказала она. — Да, думаю, помогло. Спасибо большое.
Бенуа продолжал ее разглядывать.
— И это все, что вы хотели? Вам не нужна помощь с переводом всего остального? Там же еще был блокнот какой-то на французском, non?
Она взглянула на раззявленную пасть дробилки.
— Мюриел?
— Дора, — ответил Бенуа. Он ухмыльнулся, показав дырку на месте переднего зуба.
— Ну конечно.
— Mais, j’adore Barbara{20}, — сказал он. — И теперь я хочу вам помочь. Здесь слишком шумно. Может, нам стоит пройти в библиотеку?
Он громогласно призвал одного из своих дрэдастых подручных, чтобы тот подменил его, свистнул собаке и повел Рут через парковку, вверх по насыпи, изысканно украшенной старыми грузовыми покрышками с высаженными внутри геранями, в маленькую комнатку позади гаража, в котором стоял вилочный погрузчик. Маленький пес бежал впереди и гавкал.
Комната была на удивление опрятной; окна выходили на мусорные ящики внизу. Обстановка была скудной и, в общем, вполне ожидаемой: сляпанный кое-как металлический стол в углу, пара расшатанных офисных стульев на колесиках; помятого вида металлический шкаф для папок. Но все пространство над столом и две прилегающие стены, сверху до полу, занимали полки, уставленные книгами. Четвертую стену украшала разномастная живопись, в основном стоунер-арт, подделки под туземное искусство, и похожие один на другой северные пейзажи с лосями и гризли, отвратительные настолько, что были почти хороши. Еще к стене был прикноплен разлинованный лист оберточной бумаги с аккуратно выписанными от руки словами «Молитвы о душевном покое»{21}: Боже, дай мне душевный покой принять вещи, которые я не могу изменить…
— Voilà, — сказал, раскинув руки, Бенуа. — Ma bibliothèque et galerie{22}. Добро пожаловать.
Он уселся за стол. Его песик, жесткошерстная дворняжка с хорошей примесью терьера, запрыгнул на второй стул, но Бенуа велел ему слезть, а потом, обмахнув сиденье тряпкой, пригласил Рут сесть. Пес окинул Рут покаянным взглядом и свернулся калачиком у ног Бенуа.
Она медленно прошлась вдоль полок, скользя взглядом по корешкам. Часть книг была на французском, но много было и английских названий, хорошее собрание классики, разбавленное научной фантастикой, трудами по истории и теории политики. Выбор был гораздо лучше, чем в библиотеке.
— Все со свалки, — гордо сказал Бенуа. — Угощайтесь.
Он с живым интересом наблюдал за ней, когда она снимала с полки сборник рассказов Кафки.
— Вы очень похожи на свою мать, — сказал он, когда она села напротив.
Удивившись, она подняла взгляд от книги.
— А, вы не знали? — спросил он. — Мы с вашей матерью были большими друзьями. Она была одним из самых моих преданных клиентов.
Теперь она вспомнила. Оливер брал с собой мать на свалку каждое субботнее утро. Это было их маленьким ритуалом, и мать никогда не забывала о нем, даже когда все остальное постепенно стиралось.
— Масако, — бывало, говорил ей Оливер, громко, прямо в ухо, чтобы она его расслышала даже без слухового аппарата, который к тому времени она прекратила носить. — Я так понимаю, ты не захочешь сопровождать меня во «Фристор» в эту субботу?
Лицо у нее озарялось беззубой улыбкой. Протезы она к тому времени тоже перестала носить.
— Ну! — восклицала она. — Я уж думала, ты никогда не спросишь…
Она обожала покупки по дешевке. Росла она во времена Депрессии и была завсегдатаем секонд-хэндов по соседству, пока они не увезли ее на Запад. Вскоре после приезда на остров они свезли ее во «Фристор» и оставили копаться в висевшей на вешалках одежде. Поспешив на ее зов, Рут увидела, что мать стоит у стойки со свитерами, рассматривая один из кардиганов.
— Где ценник? — сказала она шепотом. — Ценник потерялся. Как я узнаю, сколько это стоит?
Голос у нее был встревоженный. Ее расстраивало, когда вещи терялись. Потерянные воспоминания. Потерянные кусочки жизни.
— Ценника нет, мам. Это бесплатно. Здесь все бесплатное.
Мать стояла, застыв от удивления.
— Бесплатно? — повторила она, озираясь вокруг, вбирая взглядом ряды вешалок с одеждой и полки с игрушками, книгами и домашней утварью.
— Да, мам. Бесплатно. Поэтому место «Фристор» и называется — «Бесплатный магазин», понимаешь?
Она подняла свитер повыше.
— То есть я могу это забрать? Ничего не заплатив? Просто вот так?
— Да, мам. Просто вот так.
— Господи Боже мой, — сказала она, оглядывая свитера и покачивая головой. — Я будто умерла и попала в рай.
После этого Оливер каждую субботу отвозил Масако в пикапе на свалку. Припарковавшись, он помогал ей вылезти из высокой машины, а потом бережно вел ее вверх по холму, по каменистой тропе, мимо куч ржавеющей рухляди в «Бесплатный магазин», где передавал с рук на руки одной из дам-волонтеров. Сдав мусор на переработку, Оливер забирал ее из магазина и сопровождал обратно к подножью холма, где ее ожидал Бенуа с расспросами о том, как прошел шопинг и нашла ли она чего-нибудь по дешевке. Она всегда смеялась этой шутке.
Когда ее шкафы начинали ломиться от вещей, а ящики переставали закрываться, Рут потихоньку вытаскивала вещи снизу из-под накопившихся куч и возвращала во «Фристор», где ее мать могла снова радостно их обнаружить.
— Хорошенькая, правда? — говорила Масако, показывая Рут блузку, которую она только что принесла с собой домой. — Я так рада, что ее раздобыла. Знаешь, у меня когда-то была точно такая же…
Бенуа рассмеялся, когда она рассказала ему эту историю.
— Ваша мама была такая забавная, — сказал он. — Она наверняка совершенно точно знала, что вы делали. Прощальной церемонии не было? Нет? Я и не знал. Жалко.
Он наклонился вперед; глаза у него блестели.
— Ну а теперь — что я могу для вас сделать?
Он уже слышал о пакете для заморозки и прекрасно знал все о его содержимом. Попросил поглядеть часы небесного солдата, она сняла их и показала ему. И что у мужчин за пунктик насчет часов? Он присвистнул сквозь дырку в зубах, разбудив пса, который поднял голову с выжидательным видом. Когда он закончил восхищаться часами, она вынула из рюкзака письма и тетрадь и бережно их развернула. Песик зевнул и заснул опять.
— Письма на японском, — сказала она, откладывая их в сторону, и взяла в руки тетрадь. — Но это — на французском.
Она заколебалась, глядя на его огрубевшие от работы руки, все в пятнах. Грязь глубоко въелась в трещины на пальцах, и под ногтями у него была чернота. Она пожалела, что не додумалась сделать ксерокопию. В его толстых пальцах тоненькая тетрадь казалась древней и очень хрупкой, но он обращался с ней так осторожно, переворачивал тонкие, как салфетка, страницы с таким бережным благоговением, что Рут была поражена. Он начал читать вслух:
10 décembre 1943 — Dans notre grand dortoir, les soldats de l’escadron et moi, on dirait des poissons qui sèchent sur un étendoir. Seules les nuits de pleine lune, quand le ciel est dégagé, me procurent assez de lumière pour écrire… Mes dernières pensées, mesurées en gouttes d’encre.
Он поднял глаза:
— Вы что-нибудь поняли?
— Совсем немного, — призналась она. — Декабрь. Что-то о рыбах и полной луне. И вроде чьи-то последние мысли?..
В его улыбке сквозила жалость.
— Может, вы позволите мне оставить это у себя, чтобы сделать перевод?
Этот снисходительный тон вызвал у нее раздражение, но она вполне могла это пережить. По-настоящему ее заботила только сохранность старой тетради. Ей не хотелось отдавать ему тетрадь, но и обижать его ей тоже не хотелось. Пес проснулся, и, почувствовав, что встреча подошла к концу, встал и ткнулся носом Бенуа в руку.
— Ладно, — сказала она, наблюдая, как он, наклонившись, почесывает голову псу. — Как вы думаете, это займет много времени?
Он пожал плечами. Вопросы насчет времени не имели смысла на острове, но потом глаза у него прояснились.
— А, — сказал он. — Это для вашей новой книги?
— Нет, нет, — сказала она. — Мне просто любопытно.
