Именно таким меня и нашёл Костя, вернувшись в больницу. Опустился рядом со мной на холодную плитку. Был уверен, что сейчас он выскажет мне всё, что думал, но Козырев удивил, положив ладонь на моё плечо:
— Главное, что она жива.
***
С руководством больницы за разнесённый туалет разбирался тоже он. Я вытребовал у медперсонала возможность попасть в душ, где долго до остервенения пытался смыть весь сегодняшний день в канализацию. Костя откуда-то принёс чистый комплект одежды, хотя оба понимали, что «очиститься» я смогу ещё не скоро.
Под утро меня таки пустили в палату к Нине. Её лицо было белым как простыня, а кожа казалась тонкой и прозрачной. Смотреть на неё было страшно, как если бы это могло причинить ей вред.
Долго стоял на коленях, уткнувшись головой в больничную кушетку и вымаливая прощения у жены и… детей, которых больше не было.
***
Воспоминания о той ночи давно превратились в кошмар, который то и дело накрывал меня с головой.
Проснувшись посреди ночи, я сидел в развороченной от моих метаний постели и пытался восстановить дыхание, для внутренней галочки пытался припомнить дыхательные практики, которые так старательно вворачивал мне мой терапевт — не помогло.
— Вы просто не верите, — как-то упрекнул он меня. На что я лишь зло ухмыльнулся. За те пару месяцев нашей работы он так и не сумел понять главного: я вообще уже давно ни во что не верил — ни в чёрта, ни в бога, ни тем более в самого себя.
Наконец-то дыхание вновь стало подвластно контролю.
Встал с кровати.
В спальне царил мрак. Свет включать не хотелось, да и не нужен он мне был — в нашей с Ниной спальне я ориентировался более чем хорошо. Но дело было не в этом, тьма куда больше соответствовала моему душевному состоянию.
Курить тянуло невыносимо, но и спускаться на улицу — влом. В квартире я не курил принципиально. В голове крутилось навязчивое — «Нина бы не одобрила». Во время нашего брака я лишь изредка баловался сигаретами, а сейчас… Сейчас же казалось, что начни я дымить дома, то это послужит финальным доказательством того, что жену я потерял окончательно. Хотя какие ещё доказательства мне были нужны? Но упрямое сознание продолжало цепляться за воспоминания, вещи, обычаи и… запахи. В квартире всё ещё неуловимо пахло ею — чем-то тонким и родным.
Я ведь с самого начала знал, что Нина не простит и не поймёт, просто потому, что… такое не прощают.
На часах светилась половина четвёртого утра. Ни туда и ни сюда. Ложиться спать было бессмысленно — не усну. Уже которую неделю мучила бессонница. У меня в принципе со всем в последнее время было так себе. Со всем, кроме бизнеса — там, как ни странно, всё работало как часы. Может быть, и не зря я последние годы рвал жилы, мотаясь по стране и налаживая многочисленные связи и процессы? Хотя кому я вру. Я просто бежал. От Нины, от Егора, от Карины… от себя.
Хотелось с кем-нибудь поговорить. И желательно не с мозгоправом, который до тошноты понимающе кивал на всё, что бы я ни говорил. Раньше я позвонил бы Косте — без оглядки на время, место, обстоятельства. Между нами никогда не было особых тайн и преград, кроме одной — его чувств к моей жене. Раньше, но не сейчас.
В памяти тут же всплыл наш последний разговор.
Мы сидели на полу в гробовой тишине его съёмной хаты, лишь иногда нарушаемой шмыганьем разбитого козыревского носа. Я тоже не шевелился, боясь разомкнуть пальцы, которыми вцепился себе в волосы. Словно ослабь я хватку хоть на мгновение, непременно накинулся бы на друга. И уверенности в том, что смогу остановиться, у меня не было.
— Лучше бы ты с ней переспал, — наконец-то прохрипел я, распрямляя онемевшие пальцы.
Костя невнятно хрюкнул и утёр тыльной стороной ладони кровь с лица.
— Кому? Тебе или ей?
— Ты хоть понимаешь, что мы её чуть не убили своей любовью?!
Дважды мне доводилось видеть восковое лицо Нины в реанимации, и оба раза были результатом моих ошибок. Что просто выкашивало мой мозг.
— В этот раз у меня было всё под контролем, — упрямо гнул он своё. — Если бы не эта парочка убогих…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— То нашлось бы что-нибудь ещё, — устало пробормотал я, после чего выдал зло: — Как тебе вообще пришло в голову играть нашими судьбами?!
Козырев нервно рассмеялся:
— Можно подумать, все эти годы ты занимался не этим. Просто привык, что по итогу ты самый умный у нас… Вся чёрная работа моя, а ты, как обычно, на мне.
Крыть было нечем.
Опять замолчали. Уставился на свою руку с разбитыми костяшками, с силой сжал и разжал кулак. Боли я не чувствовал.
Примчался сюда, ослеплённый гневом из-за предательства лучшего друга, полагая, что тот спит с моей (моей, несмотря ни на что) женой. Нужные люди донесли. Злиться на Нину у меня не было никакого морального права, но в тот самый момент у подъезда мне показалось, что я почти её ненавижу. Ненавижу за то, что легко отказалась от себя и своих принципов, во имя мести. Отчего-то для меня было важным верить в то, что хоть один человек в моей жизни был «безгрешен».
Попав же в квартиру к другу, а может быть, уже и бывшему, и съездив тому от души по роже, я вдруг узнал правду, которая была в разы страшнее реальности.
Признание Кости в том, что это он подстроил всё так, чтобы Нина узнала о существовании Егора, неожиданно окончательно выбило почву у меня из-под ног.
— Зачем? — только и смог выдавить из себя. — Зачем?!
— Ты бы никогда не рассказал ей правды.
— Я уже… почти! Я же Егорку с Кариной сюда перевёз, потому что врать уже не было никаких сил.
Он покачал головой.
— И что? Ты бы обязательно рассказал Нине свою правду.
— А есть какая-то другая?
— Я попытался дать ей факты. Просто голые факты. Выводы она сделала сама.
— Дурак, — почти беззлобно выругался я. — Голых фактов не бывает. Они всегда в связке с человеком идут.
— Это тебе так кажется. Вспомни правосудие. Ты либо нарушил закон, либо нет. И никого не еб*т, почему так. Ты бы рассказал всё так… как видится тебе. И она бы поверила. Обязательно поверила и… простила бы. И сына бы ещё твоего приняла. Обязательно.
— Ну а так? Так мы что имеем? Нина чуть не погибла, а мы тут с тобой друг другу рожи бъём.
— Зато теперь… можно не врать.
Последняя его фраза всё не давала мне покоя. Не врать.
Разошлись мы в тупом онемении. Я и ещё один мой самый близкий человек, ставший до невозможного далёким
***
Мои размышления нарушил телефонный звонок. Этим меня было не удивить — в последние годы мне любили звонить со всех концов нашей родины. Но во входящих неожиданно высветилось имя «Карина», что тут же заставило сердце болезненно замереть, а потом ускориться до уровня тахикардии.
— Что случилось? — спросил, сохраняя остатки спокойствия и заставляя себя верить в то, что всё в порядке.
— Егор…
***
Больницы ненавидел всей душой. Они вызывали во мне тошнотворное ощущение беспомощности. Без разницы, что это было — захудалые бюджетные больнички с разводами на потолках или шикарные медицинские центры, нашпигованные по последнему слову техники. В России или за рубежом… Итог был один — я никак не мог повлиять на происходящее. И все мои деньги, которые столько лет служили надёжной бронёй от невзгод, вдруг теряли всякий смысл.
Сколько всевозможных центров, клиник, институтов в своё время мы объездили с Ниной в попытках стать родителями, ещё больше было пройдено с Егором. И где-то там, в основании всего этого, щипал ноздри едкий запах лекарств и отчаяния, когда-то наполнявший маленький шахтёрский домик.
Сегодняшняя больница была обычной, хоть и носила гордый статус клинического кардиоцентра. Егора с Кариной привезли сюда по скорой. Можно было, конечно, и в частную, но мы уже знали, что лучший детский кардиолог в городе — здесь.
Тяжелее всего, как обычно, давалось ожидание. Огромная больничная «машина» от медицины поглотила в своё брюхо сына, оставив сидеть нас на лавочке в коридоре. Карина, пусть и была напугана, но держалась, даже слёз себе не позволила, хотя я видел — ей хотелось. Я же с каким-то внутренним отупением рассматривал бахилы на ногах и боролся с ощущением нереальности происходящего.
