— Думаю, я совершила жуткую ошибку. Не стоило соглашаться на поездку с тобой. Думаю, ты сегодня слишком остро на все реагировал. И думаю, что вел ты себя ужасно. И еще я думаю, что лучше нам больше не разговаривать.
Я шумно выдохнула. Грудь вздымалась от дикого напряжения связок.
Лицо у меня горело, но я гордилась, что выплеснула это все. Я избавилась от тяжести.
Не припомню, чтобы я вот так срывалась на кого-то, кроме домашних, но я была рада.
Думаю, это красноречивее слов говорило: рядом с этим парнем я чувствовала такую странную свободу и так распалилась, что вышла из себя, но я была слишком взбудоражена, чтобы вникать в подобные детали.
Пока что я осталась вариться в собственных опасениях и разочарованиях.
— Слушай, я ценю твое беспокойство, — наконец сказал Джонни, добавив: — По крайней мере, я думаю, что это опасения. Но тебе незачем волноваться. Я с этим разберусь.
— Что-то непохоже, — перебила я, не дав ему продолжить.
— Ты вообще не врубаешься, блин, ни во что! — рявкнул он. — Благие намерения, все такое, но мне, наверное, лучше видно. И уж свое-то тело я знаю.
— Конечно не врубаюсь, — пробормотала я, отворачиваясь к окошку. — Как и большинство девчонок.
— Да, ты ничего не знаешь, — продолжал спорить он. — И меня ты не знаешь, Шаннон.
Мой недавний запал иссяк. Я выдохнула, чувствуя себя сдувшимся шариком.
— Ты прав, Джонни. Я тебя не знаю, — прошептала я, соглашаясь с ним.
— Прекрати так делать! — сердито бросил он, запуская руку в волосы.
— Делать… как?
— Передергивать мои слова, — отрезал он. — Не давать мне возможности объясниться. Это мерзкий девчоночий прием, и я не могу… Вашу мать! — Он вдавил тормоз, чтобы не наехать на велосипед, брошенный посреди дороги. — Господи, ну что за дебилы! О чем эти люди думают? Или у них дорога — самое крутое место для велостоянки?
— Дальше ехать не надо, — сухо сказала я, снимая ремень безопасности. — Пешком дойду.
Раньше, чем он успел что-то сказать, я открыла дверцу и вылезла из машины.
Захлопнув эту дверцу, я открыла заднюю и из-под груды хлама и грязной одежды достала свой рюкзак.
— Шаннон, подожди, не уходи.
— До свидания, Джонни, — прошептала я, закрыла дверцу и поспешила к тротуару.
Он опустил стекло и трижды позвал меня по имени. Я не оборачивалась.
Не обернулась и когда он подъехал к тротуару. Я предпочла нырнуть в переулок и побрела, опустив голову и ощущая уколы горького сожаления, повисшего на плечах.
18. Слишком острые реакции и поблекшие мечты
Джонни
Я был в ярости весь обратный путь и еле концентрировался на дороге.
Когда я выруливал к дому, все тело гудело от разочарования.
Она ушла от меня.
Я звал ее, а она даже не обернулась.
Я не привык, чтобы меня отвергали или относились ко мне с безразличием, и причина не в том, что я был самоуверенным дерьмом.
Это правда.
Трогать ее было ошибкой.
Больше такого допускать нельзя.
Ей пятнадцать лет.
Что за херня со мной творится?
До этого мы с ней пару раз немного поговорили, но все уже было плохо. Однако после двух часов, проведенных вдвоем в машине, я просто офигел.
Ее вопросы были глубже обычной ерунды, о которой меня обычно расспрашивали.
Это сбивало с толку.
Я не мог понять, что у нее на уме.
Не мог угадать, о чем она думает.
Ее дом был в одном из районов с муниципальным жильем, пожалуй в самом крупном, где постоянно проводились облавы на наркоту и полицейские рейды. Мысль об этом не давала мне покоя.
Как, блин, кто-то вроде нее мог обитать в таком месте?
На стоянку за своим домом я подъехал в мрачном настроении. Я практически не владел собой.
Заглушив мотор, я еще несколько минут сидел в тишине салона, глядя в ветровое стекло и пытаясь хоть как-то справиться с бурлящим внутри отчаянием.
Уронив голову на руки, я впился себе в волосы и дернул.
Сегодня я получил ценный урок. Не рискуй спрашивать девчонку о том, что она думает, если не готов вынести удар по своему сраному эго.
«Ты отрицаешь необходимость выздоровления, а я знаю: тебе больно… ты играешь со своим телом в опасную игру. Если бы твои врачи знали, сколько боли ты выдерживаешь на самом деле, они бы ни за что не разрешили тебе выйти на поле».
Ее слова не давали покоя.
Наверное, потому, что в них был смысл.
Меня бесило, что она оказалась права насчет моего тела.
Я упрямее осла, поэтому так защищался, когда она показала всю херову изнанку.
И тем не менее Шаннон ничего обо мне не знает.
Она и не представляет, под каким давлением я живу.
Никто не понимает.
И уж точно не она.
И я совсем не хромаю!
Господи Исусе!
Злясь, что позволил этой девчонке занять свои мысли, я вытолкал ее вон и очень постарался не думать ни о чем.
Наконец я успокоился, вышел из машины и громко хлопнул дверцей, о чем тут же пожалел, услышав в ответ заливистый лай.
Сенсорные датчики, отреагировав на появление автомобиля, включили освещение во дворе, так что я хорошо видел двух золотистых ретриверов, несущихся по лужайке ко мне, и за ними — черного лабрадора, гораздо старше и медленнее.
— Извините, девочки, — крикнул я. При виде собак дрянное настроение исчезло. — Совсем не хотел вас будить.
Убрав ключи, я погладил Бонни и Плюшку — собак моей матери и подошел к пожилой лабрадорше.
Сьюки было почти пятнадцать лет, шерсть вокруг глаз, носа и на подбородке побелела. Сьюки утратила былую гибкость и передвигалась с трудом, но для меня она всегда будет щенком и навечно останется лучшим подарком трехлетнему мальчишке.
Сьюки уперлась лапами в мои руки, а потом завалилась мне на ноги и отчаянно завиляла хвостом.
— Здравствуй, мое чудо. — Я опустился на одно колено и обнял лабрадоршу. — Как моя лучшая девочка?
Она ответила мне слюнявыми поцелуями и попыталась протянуть артритную лапу.
Я обнял ее морду, почесал за ушами и уткнулся носом в ее нос.
— Я тоже соскучился.
Боже, как я любил эту собаку!
Она была моей малышкой.
Плевать я хотел на то, что парни говорили по этому поводу, и их грязные шуточки насчет ее имени.
Сьюки была моей девочкой, верной до самозабвения, за что я ее и любил.
Хорошо, что она не умела говорить, потому что знала обо мне много такого, чего больше не знал никто на планете. Я не мог спокойно смотреть в ее кроткие карие глаза, а от белой полоски на подбородке у меня щемило сердце.
Я не понимал, как люди могут издеваться над любыми животными, но в особенности над собаками.
Собаки слишком хороши для нас.
Люди не заслуживают любви и верности, которые дарят им собаки.
Я любил собак.
Я им доверял.
В том, как собака на тебя смотрит, есть что-то особенное, ей плевать, кто ты: знаменитый регбист или бомж.
Собакам важно лишь то, как ты к ним относишься, и если они решают, что ты их человек, у тебя появляется верный друг до конца собачьей жизни.
Сомневаюсь, что люди способны на такое сопереживание и преданность.
Бонни и Плюшка, оставленные без внимания, громко скулили, напрыгивали на меня и царапали спину.
Если бы не зверский холод и не жуткая боль во всем теле, я бы побегал с ними по лужайке, дав выход их энергии, но сейчас я едва держался на ногах и решил обойтись без игр.
Я неспешно почесал живот каждой из них, еще раз почесал Сьюки за ушами и пошел в дом.
Чемодан у задней двери был безошибочным знаком, что мама дома.
Но даже если б я и не увидел чемодана, о ее возвращении узнал бы по аромату говяжьего жаркого из кухни.
Мой желудок радостно заурчал. Я пошел за божественным запахом, миновал кладовку и вошел в кухню.
Мама стояла у плиты.
Спиной ко мне, в одном из брючных костюмов, в которых ходила на работу. Она убрала светлые волосы от лица, зацепив их изящной заколкой, и выглядела по-домашнему.
