звена расцвел, а нам всем сделалось очевидно, что между ним и хрупкой Мейви завязались отношения.
Мы едва-едва шевелили стиками, но взмокли от напряжения. За оставшийся месяц эфоры должны подготовить нас к зачету. Перед комиссией мы уже не сможем барахтаться как полудохлые рыбы, должны будем бодро скакать и отбивать удары.
— Во время зачетных поединков на лезвия нанесут яд? — спросил Ронан.
— Нет, — ответил эфор Хоффман, и мы все не сдержали вздоха облегчения. — Отравленные лезвия со второго семестра, когда начнутся схватки с тварями. Ну, что притихли? Боитесь? Трусов съедят первыми!
— Вранье, никого не съедят! — махнул рукой Лесли. — Вы специально нас пугаете.
— Вранье? — рявкнул Лед. — Кадет Лейс, вы опасно заблуждаетесь. Вместе со мной в Академию поступили сто тридцать девять человек. До второго курса дошли сто двадцать пять.
Мы притихли. Порез у меня на шее снова неприятно заныл. Люди погибают. Мы знали об этом и раньше, но заталкивали эту мысль поглубже, старались не думать о плохом. Эйсхард в чем-то прав: нельзя забывать, как опасно в Тирн-а-Тор.
— Стики на бортик, — приказал Лед. — Тренировка закончена.
— Есть хочется зверски! — сказал Ронан, потягиваясь. — Сейчас ка-ак наедимся!
— Тебе бы лишь бы поесть, — хмыкнул Миромир.
— Потому-то я такой большой и крепкий, в отличие от тебя, заморыша!
Парни не всерьез поддевали друг друга. Они принялись шуточно бороться, хохоча и разряжая обстановку.
— Ладно, на выход. — Удивительное дело, Лед тоже улыбался. — Поторопимся. Через несколько минут с клеток снимется стазис.
— Точно, сегодня же счастливый день тварюшек, — скривился Лесли. — Пойдемте скорее.
— Трусов съедят первыми! — нравоучительно выставил палец Миромир, копируя интонации эфора Хоффмана.
Все рассмеялись, включая самого Хоффмана. После выматывающих тренировок почему-то всегда хотелось смеяться. Адреналин дарил чувство эйфории. Кажется, мы начинали привыкать к смертельному риску.
Глава 46
Эфоры закрыли на винтовой запор двери в амфитеатр. Команды отправились к выходу, Веела чуть отстала, поправляя шнуровку ботинка. Я тоже задержалась, карауля ее. Пока Фиалка возилась, кадеты один за другим покидали зал, из коридора долетали отголоски шагов. Эйсхард и Хоффман ждали с другой стороны, когда все соберутся.
— Давай скорей, — поторопила я Фиалку.
— Да-да, уже все.
Веела наконец закончила, и мы поспешили к дверям.
— Алейдис… — раздался едва различимый шепот.
Волоски на моих руках встали дыбом. Я узнала голос, который меня звал. Голос человека, которого здесь быть не могло, потому что он давным-давно мертв. Я своими глазами видела, как палач отрубил ему голову.
— Папа… — беззвучно произнесли мои губы.
Я обернулась, хотя разумом понимала, что там, за моей спиной, никого нет. Наверное, я так привыкла вести мысленные разговоры с отцом, что взбудораженное поединками воображение воскресило любимый образ.
У стены, где тени сделались особенно густыми, облитый голубоватым сиянием, стоял отец. Таким я видела его в последний раз на площади, за несколько минут до казни. Рука на перевязи, одежда, покрытая коркой грязи и крови: ему даже не позволили переодеться.
На площади столицы собрались тысячи людей, чтобы насладиться зрелищем казни предателя. Полковника Дейрона, которого еще недавно славили как героя, освистывали и поливали проклятиями. Из толпы в его сторону летели камни. Отец сохранял нерушимое спокойствие и военную выправку, как и тогда, когда он вставал перед строем, так и теперь, перед лицом скорой гибели. Только взгляд быстро скользил по лицам, выискивая кого-то. Меня. Под маской безразличия скрывалось отчаяние: он боялся, что уже никогда меня не увидит.
Генерал Пауэлл позаботился о том, чтобы нас поставили в первом ряду — все, что он мог сделать для меня и отца. Папа заметил сначала старого друга, потом меня и улыбнулся. Все время до последней секунды я держала его взглядом, чтобы он мог опереться на меня, чтобы знал: я все равно его люблю.
— Алейдис…
Не понимая, что я творю, я сделала шаг прочь от двери. Еще шаг. Отец, стоящий в глубине зала, выглядел совсем как живой, вот только выражения на лице не удавалось разглядеть. Он улыбается? Или злится?
Веела, не заметив, что я отстала, выскользнула в коридор. С грохотом закрылась тяжелая дверь, заскрипел винт. А я все смотрела и смотрела на явившийся мне призрак.
Такого не может быть. Я схожу с ума.
— Пап…
Силуэт потерял четкость, расползся клочками, мешаясь с темнотой. И только теперь я опомнилась, бросилась к двери, заколотила изо всех сил, но мне никто не ответил: однокурсники и эфоры ушли, забыв меня в подвале.
— Нет! — воскликнула я.
Развернулась лицом к клеткам и прижалась спиной к запертым дверям.
— Они сейчас увидят, что меня нет, и вернутся! — вслух успокоила я себя.
«Или решат, что ты пошла другой дорогой. Ты сдала зачет, Алейдис, и теперь имеешь право ходить по Академии самостоятельно», — шепнуло подсознание.
Сердце заколотилось о ребра, дыхание перехватывало. Взгляд метался по клеткам, укрытым стазисом. Сколько у меня минут в запасе? Пять, десять? Заклятие заранее наложили так, чтобы оно снялось само собой в определенное время, и только через час появится мейстер Тугор с третьекурсниками, принесут мясо и кости, чтобы покормить тварей.
Я сползла на пол и обхватила колени, стараясь стать маленькой и незаметной. Вот только твари меня непременно почуют и начнут рваться наружу. Когда поблизости оказываются люди, бестии звереют. Гадство: у меня на шее свежий порез, и от меня пахнет кровью!
— Все будет хорошо… — шептала я. — Все будет…
Стазис исчез со всех клеток одновременно, будто дунул порыв ветра и развеял черный туман. В первом зале содержались не самые опасные твари Изнанки, но и одной достаточно, чтобы прикончить меня, а здесь их семь. Пока еще они вяло шевелились, сбрасывая оковы сна. Скел ударил хвостом по решетке, разбив тишину, и вокруг сразу засветились зеленые глаза и засверкали острые зубы.
Твари подходили к прутьям, принюхивались и косились в мою сторону. Вот кто-то первый попробовал на зуб железную решетку. Душераздирающе заскрипели прутья, завыл на протяжной тоскливой ноте блик. Я зажмурилась.
— За мной придут… Меня вытащат.
Или через час мейстер Тугор обнаружит мое истерзанное тело, если от него хоть что-то останется к тому моменту. На стене памяти появится еще одно имя, но едва ли кто-то станет плакать по дочери предателя Дейрона, разве что Веела уронит пару
