спешилась, увидела перепуганного городского стража, бегущего ко мне; двое других уже налегли на лебедку, опуская чугунную решетку. Силы оставили меня, и я потеряла сознание.
События последующих дней я провела в дурмане непрекращающихся кошмаров и боли, выныривая лишь ненадолго, когда чьи-то руки подносили к губам чашу с горьким снадобьем.
— Глотай, глотай, девочка. — Шершавая ладонь гладила меня по вспотевшему лбу. — Полегче станет. Жаль, нет дара у меня. Я ж не целитель, только лекарь.
Кто-то разматывал бинты на плече, сокрушенно цокал, втирал мазь в дергающее, как больной зуб, плечо, отчего я выгибалась дугой и грызла и без того искусанные губы.
— Ничего, ничего… Заживет… Долго заживать будет, но заживет.
Время от времени сквозь опущенные ресницы я видела пожилого мужчину в накидке городского лекаря, он толок в ступке ингредиенты, нагревал их в небольшом тигле, бесконечно бурчал под нос, уходил и приходил — покрытый серой пылью с ног до головы, и его уставшее лицо было таким же серым, как эта пыль.
— Прорыв… — прошептала я пересохшими губами, когда смогла говорить.
Лекарь услышал, подошел, наклонился надо мной, посмотрел с горечью.
— Все закончилось, девочка.
— Все… плохо?
— Плохо. Но лучше, чем в Лифрее и Истэде…
— Футляр! — встрепенулась я.
Зашарила по перебинтованной груди, пронзенная мыслью, что я потеряла послание отца. Лекарь скорбно покачал головой.
— Ты не помнишь. Третьего дня приходили люди… Я не очень разбираюсь в воинских подразделениях, но, кажется, эти из личной гвардии императора. Они забрали футляр. И ждут, пока ты немного придешь в себя, чтобы отвезти тебя в столицу.
Я в ужасе приподнялась на локтях, вглядываясь в полумрак мансардной комнаты.
— Выставили охрану у дома. Сюда я их не впустил. Ты ведь знаешь, что сделал твой отец?
Именно тогда я в первый раз услышала о предательстве полковника Дейрона.
— Н-нет… — выдохнула я и замотала головой. — Нет! Нет! Это невозможно!
И повторяла это слово до тех пор, пока лекарь не влил мне в рот успокоительный настой.
Я почти не помнила дорогу в столицу — в закрытой карете без опознавательных знаков, с занавешенными темной тканью окнами. Рядом со мной все время находился хмурый военный в черной гвардейской форме с нашивками капитана на плече.
Допрос у генерала Остермана, начальника императорской охранки, тоже постаралась поскорее забыть. Но, наверное, до конца жизни запах кожаных чехлов на стуле с высокой спинкой и массивными подлокотниками, к которым мои руки привязали ремнями, будет вызывать тошноту и головную боль.
Генерал Остерман старался не переусердствовать, применяя ко мне заклятие правды. Его прохладные пальцы ложились мне на виски мягко, но следом приходила волна боли, будто бы кувалдой бьющая по затылку, и из глаз сами собой лились слезы.
— Она ничего не знает, — вынес вердикт генерал Остерман. — Футляр она не открывала.
Я едва различала его голос, пробивающийся сквозь шум в ушах. Я даже не в силах была поднять голову, свесившуюся на грудь.
— Считаешь, можно ее отпустить? — спросил кто-то, стоящий в глубине кабинета.
— В любом случае в Академии она останется под присмотром. Тирн-а-Тор надежнее тюрьмы.
Невидимый собеседник усмехнулся, соглашаясь.
— Да, ты прав. Под присмотром и под рукой. Дело можно решить в любой момент…
«О чем они?» — мелькнула мысль и сразу растворилась.
Вечером за мной приехал экипаж генерала Пауэлла. Меня к нему сопроводили, поддерживая под обе руки: сама бы я не дошла. Какое, должно быть, печальное зрелище я собой представляла, если даже на лице закаленного в боях генерала отразилась нескрываемая жалость.
Он витиевато выругался.
— Что вы сделали с ней! Она еще ребенок!
— Она не ребенок, а дочь государственного преступника. Пусть будет благодарна за то, что ее не бросили в тюрьму, а позволили искупить долг служением на благо Империи! — рявкнул сопровождавший меня генерал Остерман.
Наверное, мне действительно стоило сказать спасибо дару в моей крови: меня не упекли в застенки, а позволили учиться, как остальным одаренным. Ведь и они не выбирали свою судьбу.
…Да только, похоже, учеба моя бесславно заканчивается.
Скел раздвинул истлевшие металлические прутья мордой и выбрался из клетки.
Глава 48
Я вскочила на ноги. Тварь Изнанки, рыча, медленно приближалась. У меня — ни дара, ни оружия, даже учебного стика. Все, что у меня сейчас оставалось, — упрямство, жажда жизни и неумение сдаваться.
Я быстро осмотрела помещение. Клетки с атланом и мортисом стояли нетронутыми — этим бестиям не хватит сил выбраться наружу. Атлан стреляет иглами, а вот мортис не опасен, пока до него не дотронешься. И его клетка находится ближе.
Хорошо, что я внимательно слушала лекции мейстери Луэ, из них я помнила, что у скела, по сути огромного ящера, низкий центр тяжести, он не может прыгать высоко. Если я заберусь на клетку мортиса, я продержусь еще какое-то время. По крайней мере — пока блик или дрейк не сломают прутья своих темниц. Хорошо еще, что блик не мог переместиться ко мне мгновенно: его клетка была укреплена особенными заклинаниями, мешающими ему использовать свой дар.
Я сделала обманное движение вправо, заставив скела дернуться в ту же сторону, а сама побежала влево, к клетке с мортисом, опережая скела на доли секунды. Ухватилась обеими руками за стальную решетку и подтянулась, закинула ногу. Мортис моргал выпученными жабьими глазами, как мне показалось, удивленно.
Лодыжку обожгло болью. Я заорала и принялась лягаться, сбрасывая с себя тварь: скел успел догнать и вцепился в ногу.
— Отпусти! Урод! — кричала я. — Пошел ты! Пошел в бездну!
Он тянул меня вниз с такой силой, что я повисла на руках, вцепившись в железную раму. Пальцы уже немели и слабели, но я не переставая лупила пяткой правой ноги в тяжелом ботинке по голове твари, не метясь, куда придется. И, видно, попала в горящий зеленым угольком глаз. Скел разжал зубы, затряс головой. Этой передышки мне хватило, чтобы вскарабкаться на клетку. Балансируя на прутьях, я добралась до стены и села, стиснув раненую ногу. Между пальцев бежали ручейки крови. Проклятье! Проклятье, проклятье!
Скел выл и силился встать на короткие задние лапы. Меж тем блик безостановочно грыз прутья своей клетки. Вот он-то до меня без труда доберется…
Я всхлипнула и закрыла глаза.
— Папа… Папа, прости… Я очень старалась выжить…
Пронзительный скрежет поворачивающегося винта на входной двери заглушил вой тварей.
