него рявкнуть и дать короткую четкую инструкцию — от ее выполнения он не отходил ни на миллиметр. А уж если делал, то действовал четко, быстро и собранно, чего я и требовал.
Со Ступней же все оказалось неимоверно просто: ему потребовалось дважды нешуточно дать по зубам и один раз от души обматерить, и после этого я завоевал его безоговорочное уважение. Этот несложный, но крайне агрессивный мужик мгновенно отметал то, что ему было непонятно, пропускал мимо ушей мои сентиментальные экологические сопли и не велся ни на одну отповедь. Только прямой путь насилия: кто сильнее — тот и прав. Мне категорически претил подобный путь наставничества, однако альтернативы я не видел. Приходилось работать с чем есть.
Примерные социотипы такого класса людей я уже встречал и раньше. И худо-бедно вколотил в сознание псевдопервопроходцев, как я их про себя называл, мысль о том, что природа Седьмого им ответов с инструкциями никаких не даст, и с огромным удовольствием подло сожрет раньше, чем докажет свою силу. И вроде и Липкий, и Ступня потихоньку начали поддаваться дрессуре.
Но вот поведение Райса и Герыча, еще двоих моих учеников, я никак понять не мог, как бы ни старался. Пепельноволосый Райс молча выполнял все, что я скажу, ни кивком, ни намеком, ни жестом не выдавая, что ему нравится, что нет. И залезть в его чувства у меня не получалось: то ли я еще не научился эмпатии в полной мере, то ли он скрывал эмоциональный фон так виртуозно, что мне было не по плечу его понять, то ли в принципе пепельноволосый страдал алекситимией и чувствовать нормально не умел. В эту версию я не верил, хотя и допускал что-то подобное.
Но вот Герыч… Герыч, мужик крайне гадкого вида, оказался таковым не только на вид, но и на цвет, просвет, ощущение и восприятие. Он стал моей личной головной болью. Это создание природы обернулось на поверку очень хитро сделанным человеком. Его постоянной насущной потребностью было стремление угодить всем, при том, что я точно ощущал: собственные интересы он почитал поверх чьих бы то ни было. Какие бы там директивы не спускал ему Алан, что бы я ему не говорил, в первую очередь Герыч хвалил себя, свою изворотливость и смекалку, а на остальных ему становилось плевать с высокой колокольни. Он готов был прогнуться под любое требование, чтобы занять местечко потеплее, а если кого-то надо было ради этого тяпнуть за задницу — за ним никогда не заржавеет. Седьмой и его природу, меня и невольных моих студентов он снисходительно ненавидел, и только перспектива выслужиться и не потерять по пути собственную шкуру заставляла его учиться.
Первая же индивидуальная тренировка с ним показала мне все, что я о людях никогда знать в принципе бы не хотел.
Для начала Герыч подошел ко мне, окинул презрительным взглядом с макушки до пят, сплюнул.
— Мокрощелка.
Я несколько опешил от подобного вердикта и переспросил:
— То есть работать не будем, да?
Герыч только усмехнулся и для вида активности выполнял мои задания целых полчаса. Лениво, спустя рукава, без напряжений и усилий, пока я не прикрикнул на нерадивого ученика. Тогда он подскочил ко мне вплотную, сгреб за ворот футболки и прошипел:
— Начальничек нашелся.
— Отвали? — предложил я, прикидывая, как поступить.
Райс из угла спортзала еле слышно хмыкнул. А Герыч, расценив мои колебания как неуверенность, ухмыляясь от уха до уха, отпустил меня и демонстративно наступил на хрупкую проекцию цветка между нами — тот рассыпался вихрем цветных пикселей.
Я с недоумением посмотрел на потенциального первопроходца и спросил:
— А если бы у него зубки были? Тебе так хочется меня на место поставить, что ты готов ногами или руками рисковать?
Герыч сжал кулаки и набычился, а я, напротив, расслабился и, склонив голову, принялся анализировать его чувства. В его душе желание меня унизить и показать, где он, а где — я, перемешивалось с небольшой опаской. Вроде бы он меня несколько побаивался, но тем жгучее становилось его стремление меня потрепать.
Райс поднялся и с ленивой вальяжностью подошел к нам. Встал рядом со мной, слегка оттерев меня к себе за спину, упер руки в бока и цыкнул на оборзевшего напарника:
— Неча на зеркало пенять, коли рожа крива!
Я настолько удивился, что вынырнул из-за Райса и принялся с восторгом изучать с головы до ног. Райс смутился, но вида не показал, и только я собрался начать допрос, откуда он таких выражений мог нахвататься, как по изменившемуся его лицу и взгляду поверх моего плеча, я понял, что повернулся к Герычу спиной совершенно зря.
Шаг в сторону, полуразворот, поймать инерцию руки противника, продолжить, придать ускорение массе его тела. Довернуть до полного круга. Осторожно уложить на пол. Поживешь в поле с химерами и суккубами пару лет, а еще пару — в спортзале с Красным, причем по большей части мордой в мат, и не такому научишься.
Я заломил Герычу руку и уселся на него сверху, дожидаясь, пока он перестанет беситься и трепыхаться. На каждое злобное движение я отвечал усилением хватки — и зафиксированный Герыч сам себе делал намного больнее, чем когда лежал спокойно. Подергавшись и пошипев на меня сквозь зубы пару минут, он это понял и примолк.
— Рассказывай, — велел я Райсу, не спеша слезать у Герыча со спины.
Райс с сомнением покосился на пленного и нехотя признался:
— Учился на факультете фольклористики. Правда, всего год, но нахвататься по верхам успел.
