и встречались, то покрытые с ног до головы накидкой, через которую нельзя было разглядеть лица, разве что какая-нибудь из любопытства приподнимет ее, чтобы взглянуть на меня». Во второе посещение Смирны в декабре 1769 года Эквиано «так понравился одному тамошнему сераскиру, или офицеру, что он пожелал, чтобы я остался там, и предложил двух жен, однако я поборол соблазн, решив, что и одной будет вполне достаточно, и даже больше того, на что отважились бы иные». Хотя Эквиано упоминает о притеснениях греков турками, но не осуждает их прямо: «Я был удивлен, увидев, что турки обращаются с греками в некотором смысле так же, как белые с неграми в Вест-Индии» (241–243). Современный читатель может заметить иронию в комментарии Эквиано, хотя, возможно, и непроизвольную. Эквиано нравилось, что на него обращают внимание и принимают так запросто, но он, кажется, наивно не осознавал, что сила его христианской веры в 1769 году еще не представлялась последователям ислама существенной угрозой, ведь христиан-неверных отделяли от мусульманского населения, дабы оградить правоверных от их растлевающего влияния. И, хотя Эквиано мало говорит о рабстве на Ближнем Востоке, мусульманские работорговцы вывезли из Африки не менее семи миллионов рабов до и во время европейской трансатлантической работорговли.
Простодушие, с каким Эквиано смотрел на греков и турок в Малой Азии, резко контрастирует с более проницательным взглядом на европейцев в Средиземноморье. Единственная встретившаяся ему в Европе разновидность рабства была представлена самими европейцами как в роли рабов, так и хозяев. В португальском Порту, где он оказался во время карнавала в мае 1769 года, «если у кого находили утаенную Библию, то подвергали тюремному заключению и порке и ссылали в рабство на десять лет». А красоту и великолепие Генуи, увиденной в сентябре 1769 года, «обесценивали в моих глазах галерные рабы, условия существования которых и здесь, и в других частях Италии поистине ужасны и удручающи» (242–243). Турки, часто изображавшиеся в литературе восемнадцатого столетия жестокими язычниками и деспотами, представлялись Эквиано более гуманными, чем многие из называвших себя христианами.
Но чтобы увидеть наихудшие из возможных видов рабства, следовало отправиться в Вест-Индию. Там можно было наблюдать систему рабства, при которой некоторые категории людей и их потомство юридически причислялись к имуществу. Европейское же рабство основывалось на судебных решениях: отдельные лица приговаривались к принудительному труду на определенный срок в качестве наказания за особые преступления. Вернувшись в Англию в марте 1770 года, в новое плавание Эквиано собрался только в следующем апреле, нанявшись стюардом на Grenada Planter к капитану Уильяму Робертсону, направлявшемуся на Мадейру, Барбадос и Гренаду. Эквиано хотелось «еще раз попытать счастья в Вест-Индии». Но белые выказывали в сделках с ним такую же «честность», как и в прежние времена. Когда один из них на требование денег за поставленный товар ответил ему и его черному сотоварищу угрозами, они с обычным успехом попытались добиться от мирового судьи понуждения к уплате. Но, лишь соединившись с тремя белыми моряками, которым тот также задолжал, им удалось достаточно запугать его, чтобы получить хотя бы часть должного[193] (245). «Все еще имея склонность к кочевой жизни и желая повидать столько различных уголков мира, сколько представится возможным», Эквиано снова побывал в Вест-Индии в 1772 году в качестве стюарда капитана Дэвида Ватта на судне Jamaica, направлявшемся на Невис и Ямайку.
Колонии сильно различались по доле рабов, происходивших непосредственно из Африки, а не родившихся в Вест-Индии, что приводило к существенным этническим, культурным, экономическим и политическим различиям между ними. Многие рабы и большинство обитателей Вест-Индии знали из собственного африканского опыта, что быть черным не обязательно значит быть рабом, поэтому именно черные африканцы не креольского происхождения нередко оказывались во главе многочисленных восстаний вест-индских рабов. Для них свобода была не мечтой об отдаленном будущем, а памятью о недавнем прошлом. Вообще же, чем выше в колонии оказывался процент рабского населения, тем больше местные хозяева нуждались во внешних европейских военных и морских силах для поддержания существовавшего положения вещей и, следовательно, тем лояльнее относились белые плантаторы к правительствам европейских метрополий. Исконные африканские обычаи, религиозные верования, языки и иные проявления культурного наследия оставались на протяжении восемнадцатого века весьма сильны в областях с высокой долей рабов, таких как Вест-Индия и Южная Каролина, особенно там, где концентрировались определенные этнические группы и куда продолжался ввоз людей из Африки.
Самой ценной британской колонией была Ямайка с годовым доходом от производства сахара в 1.6 миллиона фунтов стерлингов.[194] В 1770-х средняя ямайская плантация занимала более 1000 акров[195], на которых в среднем трудились 204 раба. При общей численности рабов около 300,000, из которых 150,000 родились в Африке, Ямайка являлась также крупнейшим британским рынком для порабощенных африканцев. Когда Эквиано посетил Ямайку, там проживало около 30 процентов всех людей африканского происхождения в Британской империи. Из-за тяжелейших условий труда, скудного питания и болезней смертность среди рабов превышала рождаемость на протяжении всего восемнадцатого столетия, а репродуктивность женщин оставалась очень низкой. Вследствие этого ямайским плантаторам приходилось ввозить рабов хотя бы для поддержания их численности. Чтобы довести ее к концу века до 250,000, пришлось привезти 575,000 человек, и после 1750 года залив Биафра стал главным источником африканских рабов.[196] Такой значительный приток позволял сохраняться африканским традициям: «В Кингстоне я с удивлением узнал, что по воскресеньям множество африканцев собираются вместе, и особенно на одном просторном участке под названием Спринг Пэс. Здесь каждый африканский народ танцевал сообразно обычаям своей страны. Они до сих пор сохраняют много традиций: например, когда хоронят мертвых, то приносят пищу, трубки и табак и другие вещи и кладут покойникам в могилу точно так же, как делали это в Африке» (247).
Именно на этом острове белые хозяева вместе с черными надсмотрщиками «довели до совершенства» технологию рабства:
На Ямайке имеются особые негры, промышляющие поркой рабов; в поисках работы они обходят разные поместья, и обычная их плата составляет от одного до четырех битов. За проведенное там короткое время я стал свидетелем множества случаев жестокого наказания, которому подвергают рабов. Например, я присутствовал при том, как одного несчастного связали, подвесили за запястья невысоко над землей, закрепили на щиколотках не менее полусотни гирь и в этом положении безжалостно высекли. Слыхал я также о двух хозяевах, всему острову известных своей жестокостью, которые связали двух раздетых догола рабов, и за два часа насекомые закусали их до смерти. А один джентльмен, которого я хорошо знал, рассказывал при мне капитану, что приговорил негра к сожжению заживо за то,
