развевающихся флагов, израильских и египетских. Выстроившиеся шеренги почетного караула, с развернутыми знаменами своих частей, обрамляли летное поле, на одном конце которого стоял военный оркестр, и его медные духовые инструменты сияли в свете прожекторов. Был подан бортовой трап, и воцарилась тишина. Казалось, замер даже сам воздух[452].
Садат спустился по трапу, Бегин встретил его у нижней ступеньки. Они обнялись, сначала неловко, потом более непринужденно. Затем Садат познакомился буквально со всем израильским руководством. Его представили Моше Даяну и Ицхаку Рабину, приведшим израильскую армию к молниеносной победе 1967 года, а также Голде Меир, которая, в конечном итоге, нанесла ему поражение в 1973 году. Впоследствии Рабин вспоминал, что Садат произвел на него сильное впечатление: «Вот он знакомится со своими злейшими врагами, пожимает им руки, одному за другим, на всё у него буквально считанные секунды, и тем не менее он, уже в самом начале своего визита, находит нужные слова для каждого из них»[453].
На следующий день, после молитвы в мечети Аль-Акса и посещения мемориала Яд ва-Шем, Садат выступил, на арабском языке, в Кнессете со своей исторической речью. Впервые арабский лидер обращался к Израильскому парламенту. Садат определил пять основных условий для заключения мира: полный отход Израиля к границам 1967 года; независимость палестинцев (понятие, которому он не дал четкого определения); право для всех жить в мире и безопасности; обязательство не использовать оружие в будущем; прекращение состояния войны на Ближнем Востоке[454].
Речь Бегина была, что не удивительно, расцвечена библейскими аллюзиями, и в ней подчеркивалась историческая связь еврейского народа с Эрец-Исраэль. Он также подтвердил готовность Израиля, еще с 1948 года, начать переговоры с Египтом и с другими арабскими странами. В заключение он предложил помолиться, «чтобы Бог наших общих предков даровал нам столь необходимую мудрость сердца, дабы мы смогли преодолеть все трудности и препятствия, клевету и ложные обвинения». В его речи прозвучали слова Псалмопевца («Справедливость и мир соединились» Теѓилим, 85:11) и пророка Зхарьи («Любите правду и мир» Зхарья, 8:19)[455].
Однако одно дело — любить правду и мир, и другое дело — вести об этом переговоры. Ведь, несмотря на объятия у трапа самолета, Садат и Бегин во многом были людьми разными — в плане как эмоциональном, так и политическом, и потому ход переговоров, даже при американском посредничестве, вскоре замедлился, а обмен мнениями сменился резкими взаимными обвинениями и нападками. Бегин, будучи юристом, помнил старую истину, что дьявол таится в деталях, и потому старался вести переговоры с максимальной осторожностью. Чаушеску предупреждал Садата, что Бегин — непростой партнер для диалога, хотя при достижении взаимопонимания ему можно доверять; тем не менее Садат оказался не готовым к обсуждениям мельчайших деталей. Сайрус Вэнс, государственный секретарь в кабинете Картера, также вскоре утратил терпение. Позднее он писал: «…в отличие от Садата, Бегин — человек велеречивый… Садат видит всю ситуацию в общей перспективе, и у него нет желания входить в мельчайшие подробности… Бегин же, напротив, способен затеряться в мелком шрифте, он скрупулезен во всем, что связано с семантикой»[456]. «Неспособность» Бегина сосредоточиться на картине в целом Вэнс воспринимал в контексте еврейской истории; Бегин, еврей, был для него педантом-фарисеем, тогда как Садат — провидцем.
Вопрос палестинской автономии — вот что в первую очередь тормозило ход переговоров. Бегин был согласен, пусть и без особой готовности, отдать Синайский полуостров в обмен на мир, тогда как Садат и Картер предпочитали уделять внимание новым израильским поселениям на Западном берегу и в секторе Газы, развитию Палестинской автономии и будущему статусу Иерусалима. Бегин, со своей стороны, не собирался даже рассматривать названные вопросы. Он все еще относился к той эпохе, когда главы израильских правительств, принадлежащие как к левому, так и к правому лагерям, изначально отвергали саму идею палестинской государственности. Голда Меир, генеральный секретарь объединенной Израильской партии труда (в состав которой вошла и партия МАПАЙ Бен-Гуриона), известна своей фразой: «Не существует такого понятия, как палестинский народ»[457]. И хотя не было с определенностью известно, что именно означает понятие палестинской независимости для договаривающихся сторон, сама мысль о разделе Иерусалима и отказе от его восточной части, освобожденной в 1967 году от Иордании (власти которой разрушили синагоги и еврейские кладбища и запретили евреям молиться в самых святых для них местах), была для Бегина недопустимой. Ведь он был человеком, бойцы которого оставались в Иерусалиме еще долгое время после того, как Бен-Гурион отказался от борьбы, и который настаивал на передаче этим бесстрашным «еврейским воинам» части оружия с «Альталены».
Вопрос этот, однако, был более глубоким, чем просто история воинов Бегина, которые не смогли удержать Иерусалим — это был вопрос религиозный по своей сути. Как подчеркивал несколько лет спустя Йехиэль Кадишай, Бегин в принципе не хотел и говорить о возможности уступок в том, что касается территории Эрец-Исраэль. Синайский полуостров, при всей его стратегической важности, не был частью Эрец-Исраэль, но частями Земли Израиля были Газа, Западный берег и Иерусалим, и для Бегина статус этих территорий не мог даже становиться предметом обсуждения[458].
Таким образом, Садат и Картер выбрали в качестве основных такие три вопроса, по которым Бегин не мог и не намеревался пойти на компромисс, и включили их в повестку дня египетско-израильских переговоров. Сделав это, они продемонстрировали полное непонимание характера Бегина и почти обрекли переговоры на провал. Не менее обескураживающим для Картера и Садата был отказ Бегина даже рассматривать прекращение строительства в поселениях. Но и в этом случае они просто не поняли ни Бегина, ни израильтян. Их разочарование в немалой степени свидетельствовало об их неспособности понять то обстоятельство, что поселения для Израиля — это нечто большее, чем просто вопрос политики. Хотя поселения со временем и станут скорее предметом противостояния между левыми и правыми в стране, все же основным по-прежнему оставался вопрос о праве евреев на Эрец-Исраэль. Эрец-Исраэль — это Земля Израиля. Иными словами, имеют евреи право на родину своих предков или нет. Для Бегина уверенность в таком праве была аксиоматичной. Если нет такой уверенности, то в чем вообще смысл сионистской идеи?
Далее, сама по себе идея ухода с Западного берега имела глубокий психологический контекст. Взятие под свой контроль Западного берега в 1967 году обеспечивало Израилю границы, которые легче защищать — и, как следствие, давало израильтянам возможность легче дышать. Бен-Гурион сказал еще в 1948 году, что нападение арабов на Израиль делает недействительными границы, установленные
