в результате раздела Палестины; и даже Абба Эвен, известный «голубь», утверждал, что границы, существовавшие до Шестидневной войны, было невозможно защищать, что они просто провоцировали очередное избиение евреев и что Израиль к ним никогда не вернется. «Июньская карта связана для нас с риском и опасностью, — говорил он. — Не будет преувеличением сказать, что нам это напоминает об Освенциме»[459]. Судя по всему, Картер и Садат не принимали во внимание ни одно из этих соображений; они не учитывали ни психологического значения всего того, что они требовали от Бегина и от Израиля, ни того факта, что идея поселений как таковая принадлежала не Ликуду, а правительствам, созданным деятелями израильского Рабочего движения.
Американский и Египетский лидеры оказались также не в состоянии понять идеологическую интуицию и внутренние побуждения Бегина. Сердцем он всегда был с Гуш-Эмуним, религиозно-национальным движением, которое положило начало созданию поселений в Иудее и Самарии. Ведь они были, в конечном итоге, его идеологическими наследниками. Он вел борьбу против англичан, чтобы сделать возможной еврейскую репатриацию и добиться еврейского суверенитета, а первопроходцы Гуш-Эмуним, в свою очередь, продвигались в пустыню, чтобы распространить этот суверенитет на те участки земли своих предков, которые Израиль отвоевал в ходе оборонительных войн. Эти земли входили в библейские границы Израиля и были частью первоначального Мандата, обещанного еврейского государства. Таким образом, когда члены движения Гуш-Эмуним в 1974 году обратились за разрешением на строительство поселения Элон-Море, Бегин (тогда еще не ставший премьер-министром) против этого не возражал. Когда поселенцы были выдворены из первоначально выбранного ими места, а затем и из Себастии, куда они перебрались, то премьер-министр Ицхак Рабин (человек левых убеждений) согласился на их временное размещение на территории военной базы Махане Кадум, к востоку от Шхема. Поселенцы добились своего при правительстве израильского Рабочего движения, но Бегин оказывал им самую искреннюю поддержку.
В мае 1977 года, на следующий день после выборов, когда результаты стали известны, но еще не были объявлены официально, Бегин совместно с Ариэлем Шароном посетил Элон-Море и принял участие в церемонии внесения нового свитка Торы в синагогу поселения. Он был восторженно встречен собравшимися. «Бегин стоял в пространстве между караванными домиками поселенцев и держал в одной руке свиток Торы в бархатном чехле, а другой рукой обнимал Ариэля Шарона… Перед началом церемонии Бегин обратился к поселенцам: „Скоро, — сказал он, — у нас будет гораздо больше таких Элон-Море“»[460].
Журналисты, сопровождавшие Бегина, поинтересовались, не означает ли эта убедительная поддержка поселений предстоящей аннексии Западного берега, и получили резкий отпор: «Аннексируют чужую землю, а не свою страну. И потом — что значит выражение „Западный берег“? Отныне мир должен привыкать к настоящему — библейскому — названию этих земель: „Иудея и Самария“ …Неужели вам так трудно пользоваться этими словами?»[461].
Осенью 1977 года Бегин согласился дать Элон-Море статус законного поселения, что вызвало недовольство как в правительстве, так и в народе. Левые, в том числе и движение Шалом ахшав («Мир сейчас»), выступали от имени палестинских землевладельцев, чьи земли израильское правительство экспроприировало для строительства Элон-Море. Протестующие проводили многочисленные митинги и манифестации. Весьма характерно, однако, что когда в июле 1979 года Высший суд справедливости (БАГАЦ) признал экспроприацию земельных участков незаконной, Бегин не высказал возражений по этому поводу. Очередной раз подтвердив свою неизменную веру в верховенство закона, этот человек, выступавший против поведения Бен-Гуриона в деле Роберта Соблена, сказал просто и в библейской манере: «Есть еще судьи в Иерусалиме»[462]. Жители Элон-Море были вынуждены подчиниться решению суда.
Таким образом, относительно поселений Бегин неизменно оказывался перед дилеммой: либо собственные идеологические убеждения, либо требования внутренней политики и международное давление. Он понимал всю взрывоопасность поселенческой деятельности и вместе с тем глубоко верил в ее обоснованность. Подобно предшествовавшим ему премьер-министрам от израильского Рабочего движения Голде Меир и Ицхаку Рабину, он соглашался на увеличение числа поселений. Когда он вступил в должность премьер-министра, в стране было около 75 поселений; ко времени его ухода в отставку это число удвоилось[463].
Так непросто выглядела общая ситуация накануне визита Садата в Израиль, причем даже без учета его требования прекратить строительство поселений. Картер понуждал Бегина пойти навстречу Садату, однако Бегин предпочитал действовать осторожно и осмотрительно. У него имелись принципы, следование которым определяло весь ход его жизни, и он не намеревался отказываться от них даже ради мира с Египтом.
Положение дел осложнялось еще и тем, что Бегин обнаружил наличие серьезной оппозиции в собственной партии. Опасаясь оказаться в критическом меньшинстве и нуждаясь в защите от обвинявших его в том, что он поступился своими принципами в обмен на Нобелевскую премию, Бегин решил ввести в состав правительства Хаима Ландау, своего соратника со времен Эцеля. Однако на это место в кабинете претендовал и Шмуэль Кац, бывший членом парижского отделения Эцеля во время инцидента с «Альталеной». Кац с негодованием воспринял саму мысль о возможном отступлении из Синая. Бегин попытался урезонить Каца, убеждая его не вносить разлад в ряды «боевой семьи» и разъясняя, что Синайский полуостров, согласно Библии, не является частью Эрец-Исраэль. «При чем здесь Библия? — гневно возражал Кац. — Библейские тексты можно использовать для оправдания любых границ!»[464]. Кац не согласился смягчить свою позицию, что Бегин воспринял в этот критический момент как вероломство, а также — вне всякого сомнения — как личное предательство, и он надолго прекратил всяческое общение с Кацем. Однако позже контакты восстановились; Кац, намного переживший премьера, многократно беседовал с Бегином и опубликовал несколько интервью.
Сознавая, что он подвергнется атаке со всех сторон, Бегин вел себя с особой осторожностью. Однако его осторожные и ответственные действия на внутреннем фронте воспринимались Садатом и Картером как умышленное затягивание времени. Отношения между сторонами становились все более напряженными. По результатам встречи, проходившей 26 декабря 1977 года в Исмаилии, не оставалось сомнений, что между сторонами существует «непреодолимая бездна недопонимания, и что ситуация стала тупиковой»[465].
Бегин был готов принять Резолюцию ООН № 242, согласно которой «территории» (однако не «все территории» — на таком уточнении настаивал Израиль), захваченные Израилем в результате войны 1967 года, подлежат возвращению; он даже предложил израильское гражданство и право голоса всем палестинцам (смелый и неоднозначный шаг, по мнению многих израильских политиков). Однако Бегин просто-напросто отказался принимать идею одностороннего отказа от поселений на Западном берегу, территории которого он называл их библейскими именами — Иудея и Самария. Встреча в Исмаилии закончилась даже без принятия совместного коммюнике[466].
Общая ситуация усугублялась еще и
