те трудности, с которыми неизбежно должен был столкнуться Бегин как демократически избранный лидер государства, когда ему пришлось бы навязывать своей стране мирный договор. Для Садата, разумеется, вопрос о демократии не существовал, однако Картер, превосходно представлявший себе тонкости правления в демократической стране, казалось, не заботился о тех проблемах политического характера, которые ожидали Бегина при рассмотрении договора в Кнессете.
Картеру не удалось получше узнать Бегина и в ходе переговорного процесса. Несмотря на свою публичную демонстрацию христианского благочестия, Картер — в отличие от Бегина — не чувствовал столь глубоко библейский текст и не обладал соответствующими познаниями. Когда Бегин сказал Бжезинскому: «Скорее я окривею на правый глаз, и отсохнет моя правая рука, нежели я соглашусь разрушить хоть одно еврейское поселение», то немногие восприняли эту библейскую аллюзию на стих «Если я забуду тебя, Иерусалим» (Теѓилим, 137:5) и осознали те чувства, которые евреи испытывают к дому своих предков на протяжении тысячелетий[490]. Картер был не в состоянии понять Бегина, не представляя себе все тысячелетия еврейской истории, сформировавшие мировоззрение Бегина, его отношение к Библии и его чувство еврейской ранимости. Еще больше приводил Картера в недоумение решительный отказ Бегина даже рассматривать раздел Иерусалима. Когда этот вопрос был поставлен на обсуждение, Бегин рассказал Картеру историю о рабби Амноне из Майнца, еврейском законоучителе XI века, которого архиепископ Майнца пытался склонить к переходу в христианство. Рабби Амнон попросил три дня на размышление, но сразу же по выходе из дворца архиепископа его охватил стыд за сказанное — ведь он не ответил решительным отказом, и его слова могли быть восприняты как согласие обдумать предложение о вероотступничестве. Когда Амнон не предстал перед архиепископом на третий день, то стражники привели его силой. Будучи обвиненным в нарушении данного слова, он признал эту вину и предложил отсечь ему язык, поскольку именно язык выразил сомнение в его извечной преданности иудаизму. Однако архиепископ велел отрубить ему руки и ноги; умирающий рабби Амнон попросил принести его в синагогу — был праздник Рош ѓа-Шана; там он произнес молитву и скончался. Эта молитва, У-нетане токеф («Придадим силу святости этого дня»), вошла в литургию осенних праздников.
Мысль Бегина была ясна. Рабби Амнон согрешил, дав лишь понять, что не отвергает возможность вероотступничества. Бегин не намеревался даже на мгновение помыслить, что раздел Иерусалима может стать предметом для обсуждения. Он прилагал усилия для того, чтобы доставить бойцам, защищавшим город в 1948 году, оружие с «Альталены»; иорданцы осквернили Иерусалим после того, как бойцы Бегина оказались не в состоянии удержать его; израильтяне вернули город в 1967 году благодаря отваге и мужеству своих солдат. Во всяком случае, Картер понял эту мысль Бегина: он не повторит ошибку рабби Амнона, статус Иерусалима обсуждению не подлежит. Картер сказал все это Садату, и вопрос Иерусалима был снят с повестки дня.
Однако отказаться от обсуждения судьбы поселений на Синае Бегину не удалось. Садат настаивал на их разрушении, хотя Бегин и надеялся сохранить их — он предложил после возвращения Синая Египту оставить еврейских поселенцев в своих домах, разрешив им владеть легким оружием. Вопрос о том, кому будет принадлежать в таком случае территория, занимаемая этими поселениями — Израилю или Египту, — даже не обсуждался. Йехиэль Кадишай признал, что, рассматривая судьбу поселений, Бегин «жил в мире фантазий»[491]. Многие эксперты полагали и полагают, что в данной ситуации Бегина беспокоило, не послужит ли согласие на разрушение поселений на Синае прецедентом для решения судьбы поселений Западного берега. Вопрос о судьбе поселений должен был стать одним из самых критических после возвращения Бегина домой. Несомненно, решение о выселении евреев из домов было весьма болезненным для Бегина, однако Садат не собирался отступать по этому вопросу, и все израильские участники переговоров понимали, что сделка может быть достигнута лишь в том случае, если Бегин пойдет на уступки. По всей видимости, лишь Ариэлю Шарону удалось убедить Бегина в том, что уход с Синая не послужит прецедентом для эвакуации поселений на Западном берегу и что в предстоящих политических баталиях по этому вопросу можно будет одержать победу. Эти два человека, которых связывала еще дружба между отцом Бегина и дедом Шарона во времена их жизни в Бресте (и которых ожидало тесное сотрудничество в будущем), согласились поддержать это предложение. Таким образом, Бегин согласился на демонтаж поселений на Синае и выселение их жителей — при условии, что это будет одобрено Кнессетом.
Мало-помалу, несмотря на многочисленные трудности, саммит приближался к успешному завершению. В итоге Бегин поступился Синаем, но удержал Западный берег, а египетский президент получил назад Синай за счет палестинской надежды на суверенитет.
И Бегин, и Садат далеко отошли от своих исходных позиций. На церемонии подписания договора, 17 сентября, Садат поблагодарил Картера за все его усилия, но ни словом не упомянул ни о Менахеме Бегине, ни о Государстве Израиль. Однако Бегин высказал Садату глубокую благодарность и неоднократно назвал его другом. Выступая перед узкой аудиторией, Бегин заметил: «Наши мудрецы утверждают, что величайшее достижение человека — превратить своего врага в друга, и мы взаимно этого достигли»[492].
Даже Джимми Картер, пусть и без особого энтузиазма, похвалил Бегина за долгий политический путь, который тот прошел к достижению этого соглашения: «Премьер-министр Бегин, — сказал он, — продемонстрировал выдающуюся политическую смелость, поступив наперекор своим прежним убеждениям, которых он придерживался всю жизнь, а также вопреки мнению своих ближайших друзей и союзников, которые поддерживали и защищали его в годы „маапах“ — революции»[493].
После подписания договора Бегин вернулся домой, и его популярность в израильском обществе еще более возросла. Эта общественная поддержка и успешное продвижение мирного процесса в значительной степени ободрили Бегина — неудачи были позади, он снова был полон энергии. После семичасовой напряженной дискуссии ему удалось убедить свой кабинет в необходимости утвердить договор и передать его в Кнессет. Обсуждение договора в Кнессете длилось семнадцать часов, и в ходе этого поистине марафонского заседания Бегин страстно доказывал настоятельную необходимость мира, а также обрисовывал угрожающее положение, в котором в противном случае может оказаться еврейский народ, и разъяснял негативные последствия, связанные с отказом поддержать мирный договор. Наконец, 28 сентября 1978 года, около трех часов ночи, Кэмп-Дэвидское соглашение было одобрено — 84 голосами за, при 19 против и 17 воздержавшихся. Человек, которого англичане называли террористом номер один, заключил мир с самым сильным врагом Израиля.
Менахем Бегин был выдвинут на Нобелевскую премию мира. Однако в Нобелевском комитете разгорелась дискуссия относительно того,
