НОЖИ, КОВБОИ И КОРИДОР
В конце шестого класса я обнаружила у себя дар: запоминать тембр и интонацию, с какой говорит любой актер, будь то мужчина или женщина, и воспроизводить их. Дар подражательный. В том же классе он оказался и востребованным. Тогда же из-за отсутствия слуха, сюда можно добавить – и голоса, меня попросили из детской группы районного хора, где я пела вторым голосом. А ведь вначале взяли. Значит, все-таки какие-то зачатки голоса и слуха у меня были. Я обиделась на хор, который не допустил меня в актовом зале на концерте в честь чего-то петь «Куст ракиты над рекой». Что есть такое растение ракита, я и не подозревала, и на репетиции так и пела два слова вместе: «та, та, та, та, та... край родной, навек любимый... та, та, та, та, та, та, та кустракиты над рекой», в моем сознании это как-то сложилось в «кустраки» и потом почему-то «ты». Нестрашно, я в любом случае знала, что над рекой разместилось что-то полезное, хорошее, наше пионерское.
– Ну и ладно, – ухнула я про себя своим вторым голосом. – Обойдусь без спевок.
В общем, я прилично рассердилась на хор за то, что мне не дали распеться. В эту вынужденную паузу мое внимание переключилось на кинематограф, вернее, на один кинотеатр, с узким, не самым удобным для просмотров залом, но зато ближе всего к нашему дому: кинотеатр «Перекоп» в Грохольском переулке. К началу весны, когда в природе все оживает, на фасад «Перекопа» повесили афишу, информирующую всех проходящих мимо о том, что с ближайшего понедельника в кинотеатре начинается демонстрация двухсерийного американского фильма «Великолепная семерка».
Нашему шестому классу «Д» хватило двух первых сеансов, чтобы распознать на вкус, что это необыкновенный фильм, в котором на первые ряды зрителей по диагонали экрана, ноги в стремена, кольты за поясом, в фетровых шляпах, под энергичного Бернстайна, мчится семерка ковбоев выручать неуклюжих крестьян. И уже к среде, третьему учебному дню недели, в классах за партами не было ни одного из тех учеников, кто хотя бы один раз посмотрел «Великолепную семерку». Все они сидели в узком зале кинотеатра «Перекоп», проходя на сеанс через главные передние двери с билетом, если удавалось его купить в кассе или с рук, и – без билета через задние.
Каждый истинный кинозритель стремился довести цифру просмотра зарубежной ленты до астрономической. Лично я видела «Великолепную семерку» раз четырнадцать, но это была такая малость по сравнению с тем, что я слышала от других. Директор по очереди с завучем в девять часов утра отправлялись к кинотеатру «Перекоп» выуживать своих учащихся.
– Черкасов, Фадеев, – окликали они, как по списку, перед началом сеанса, – выйти из зала.
Девочек, правда, не выкликали. Но какая же я – девочка! Я – Крис, Вин и Бритт. Переводя взгляд с одного экранного пастуха на другого, я выбирала свою звезду. Лысый Юл Бриннер был чрезвычайно хорош, но он нравился всем. Идти за толпой я не могла. Обаятельный Вин, он же Стив МакКуин, с прищуром и улыбкой, но – блондин. Ковбой не мог быть блондином. Стив, извини. Я остановила свой выбор на долговязом Бритте, в исполнении Джеймса Коберна. И начала заниматься тем же, чем и он, то есть метать ножи. На весну и лето, на весь пастуший сезон, ножей в доме должно было хватить.
После первого же просмотра дилемма: дождавшись, когда все ушли из квартиры, я вывалила из плоского кухонного ящичка, где лежали столовые приборы, исключительно ножи и стала проверять их пальцем на предмет заточки. Острых столовых ножей я не обнаружила. Пришлось иметь дело с теми, которые оказались под рукой. Стянув с верхней полки гардероба шляпу отца, фетровую, к сожалению, с короткими полями, я стала усиленно гнуть и мять ее, стараясь придать ей, неказистой, форму истинных головных уборов. Затем, пройдя в наш длинный коридор, чем-то напоминающий смотровой зал кинотеатра «Перекоп», уже в шляпе, то есть войдя в роль, я выбрала себе нож, взяла его в руку точно тем же манером, каким его брал Бритт – лезвием к ладони, – и с расстояния, лихим броском от себя, швырнула прямо во входную дверь. Нож тупо стукнулся о дверь и упал на пол. Но упорства и упрямства мне не занимать. И если бы в фильме ковбои, перелетая на лошадях с крыши на крышу, одновременно доказывали теорему равнобедренного треугольника, я бы научилась делать то же самое.
Через две недели наша коридорная дверь на выход жестоко заболела оспой.
– Что это такое с нашей дверью? – как-то, приостановившись в коридоре, задумчиво спросила мама. – Откуда эти отметины?
– Это Наташка кидается ножами, – выдала меня моя сестра из детской.
Примет весны становилось все больше. А моя страсть, имея выход только в одном-единственном упражнении, все никак не хотела проходить. Я метала и метала ножи. Но теперь («терпение и труд все перетрут», как правильно записывали мы за учительницей на уроке русского языка) практически все ножи попадали в цель – вонзались в упругое дерево. Не потому, что они стали острее. А потому, что я научилась. Что ни бросок – попадание. Нож торчал в двери, пока я не подходила и с истинно ковбойской безмятежностью вынимала его, с тем чтобы засунуть в воображаемое голенище. Я швыряла ножи, даже не дожидаясь, когда домочадцы покинут опасный полигон. Иногда под свист столового прибора, пригнув голову, мелкими солдатскими перебежками пробегала по коридору сестра.
Но не только у меня одной в ту весну блестели глаза и горели щеки. Одна из наших подруг, самая слезливая и влюбчивая, обливалась слезами по фильму «Мой младший брат» и актеру Александру Збруеву, снявшемуся в главной роли. Как-то в очередной раз, прогуливая урок и обретаясь вместе со мной в нашем подъезде около батареи, сморкаясь в папин клетчатый носовой платок, она пускала слюни по тому, какой он... и как она его любит.
– Людка, замолчи, – оборвала я ее сурово, понимая всю безнадежность ее положения, – идем лучше к нам. У нас есть коридор, займемся делом.
Дома я вырядилась во все мужское, использовав одежду отца, натянула на брови пониже откуда-то взявшуюся кепку, наверное забытую слесарем, поставила Людку в конце коридора, который отныне стал сценой по крайней мере Малого театра, и произнесла первую реплику главного героя из кинофильма «Мой младший брат», снятого по прозе Василия Аксенова. Текст я помнила практически наизусть, так как и этот фильм смотрела неоднократно. Когда я произнесла первую реплику, абсолютно точно подражая голосу Збруева, с подружкой тотчас случилась новая истерика. Репетиции были прерваны, и Людку пришлось волочь из коридора на кухню, чтобы отпаивать чаем. Но с тех пор все фильмы и спектакли, которые нашли резонанс в сердцах одноклассниц, были переиграны в нашем коридоре.
Мои роли были исключительно мужскими, да я никогда и не хотела женских ролей. Что в них – одно мяуканье да слезы, то ли дело посыл датского принца голосом Смоктуновского: «А эта маленькая вещица нарочно приспособлена для игры, у нее чудный тон...Что ж вы думаете, со мной это легче, чем с флейтой? Объявите меня каким угодно инструментом, вы можете расстроить меня, но играть на мне нельзя». В очередь за Гамлетом шел матрос Алексей из «Оптимистической трагедии».
Все были довольны. Девчонки, сестра и подруги, – что я не отбирала у них женских ролей; я – совершенствуя свои звукоподражательные возможности... и, конечно, коридор. Чем он был до постановок – порожним пеналом. А тут его наполнили звуками, голосами, шумом передвигаемых декораций. Комнаты с мебелью, задекорированные, были обречены только на один акт. А в свободном пустом пространстве коридора любой мир мог быть воссоздан заново.
Так продолжалось сезона два. Пока в Москве я не нашла свой театр и своего актера. И, оставив осиротевший, простивший мне изуродованную дверь коридор, стала ездить в театральные кассы, стоять в очередях, заранее покупать билеты в театр, настоящий, с программкой, гаснущим светом перед началом представления, буфетом в подвале или на втором этаже и третьим звонком.
НИНОЧКА
Во второй четверти моя сестра Лена сидела с Ниночкой за одной партой впереди меня. Этому обстоятельству, что впереди меня, я была чрезвычайно рада. Слава богу, прошли те времена, когда мама, отведя нас в школу и представив школьной руководительнице, выражала ей свою материнскую просьбу в следующих выражениях: «Это – сестры-двойняшки, посадите, пожалуйста, их за одну парту». Не то чтобы я не любила свою сестру, хотя мы и вели с ней долгие жестокие бои без правил, кидаясь друг в друга пузырьками с чернилами, я просто стеснялась: все люди как люди, а тут какие-то двойняшки. Поэтому тот факт, что в шестом классе сестра сидела не рядом, а впереди, меня вполне устраивал. И пихнуть в спину сподручно, и на расстоянии, не сиамский вариант.
Ниночка была ладной и аккуратной девочкой. С копной вьющихся волос. Носила, как и все девочки, школьную форму: шоколадное платье и черный фартук, в его круглом карманчике всегда лежал свежий носовой платочек. Бант в косе у нее был особенно пышным, складки на форме – тщательно отглаженными, хотя ее семья жила отнюдь не в достатке. Жили они втроем в одной комнате в полуподвальном помещении в начале Первой Мещанской. Отец, военный, разбился где-то на южных перевалах на мотоцикле, когда девочке было лет десять, и мать брала шить на дому, чтобы поднять Ниночку и ее младшую сестру. Ее фигурка раньше других начала округляться, и это именно за ней гонялись мальчишки, чтобы толкнуть.
