– Выпуклая! – кричал ей первый хулиган нашего шестого «Д».
– Плоский! – парировала ему тотчас Ниночка.
– Дура!
– Сам дурак!
У нее был острый язычок. Шестые, седьмые, восьмые классы мы проводили во дворе. У нас была своя компания и свои мальчики. Мальчики из двора напротив были не нашими, почти варягами. И мы не хотели, чтобы они заходили в наш двор. В те годы мы особенно любили праздники: весенний Первое мая, дни рождения, да и простые воскресенья.
По таким дням мы устраивали дома приемы. Приглашались по телефону мальчики к определенному часу. На звонок дверь открывали с учащенным сердцебиением, приглашая пройти в комнату. Принимая одноклассников, угощая их фруктами и бутербродами с колбасой, мы, тем не менее, постоянно оставляли их на минутку, чтобы заскочить в ванную – уже не причесаться, а взглядом как-то пытаться улучшить комбинацию на голове. Перечесаться технически было невозможным. Модные в то время укладки под Бабетту сооружались в четкой последовательности – расчесать, начесать, взбить, накрутить, уложить, закрепить. По возвращении в комнату надо было ухитриться глянуть на себя в карманное зеркальце, быстро отвернувшись, обязательно. Теперь можно продолжить разговор: «Да, вашей по физике до химички далеко»... А как ведут себя чулки, точно уже морщатся, а шов? Подхватив тарелку из-под съеденных бутербродов, чтобы отнести на кухню, снова залетаешь в ванную, если та не занята уже подругой, и, завернув шею дальше некуда, пытаешься рассмотреть и прическу, и чулок.
У Ниночки у первой появилась бесцветная гигиеническая помада с тяжелым, неприятным запахом. Движением пальчиков она устанавливала карандашик помады на нужную высоту и проводила им по своим красиво очерченным губкам. Она же первая поделилась рецептами о том, как накручиваться на пиво, как вымыть волосы без воды, то есть посыпать их белой мукой, можно и блинной, а потом расчесать. Можно сказать, она вела среди нас свои женские программы, комментируя циклы дамских премудростей своим острым словцом.
Она в срок вышла замуж. Родила сына Вовку. Через год рассталась с мужем, который, по ее словам, не хотел работать, а хотел пить. И стала одна воспитывать ребенка. Тут ей пришлось несладко. Ей пришлось устроиться на две работы. На первой – в регистратуре районной поликлиники. На второй – мыть темные подъезды с перегоревшими электрическими лампочками, в которых гудит ветер по ночам, и пустые лестницы, постоянно вздрагивая даже от шороха газет.
Ее характер – веселье с отчаинкой – переменился. Она становилась тихой. Встречались уже реже, рассматривая друг друга как под увеличительным стеклом, отмечая, насколько кто подурнел в замужестве. Ниночка еще доставала из сумочки губную помаду, но уже говорила, что краситься – грешно и что она купила абонемент и с осени станет посещать лекторий при Политехническом музее. Цикл лекций по религии. Как-то, заехав в гости – со временем вытащить ее становилось все труднее, – она объявила, что вот сегодня наконец-то бросила работу секретаршей при своем начальнике-самодуре. На его предложение пересчитать знаки препинания на странице, она хлопнула перед его носом дверью со словами: «Может, вам еще пересчитать и колючки на вашем кактусе на окне?» Все посмеялись, уверив ее, что такая, как она, разумеется, быстро найдет себе другую работу. Мы удивились, узнав, что она пошла продавать свечи и крестики в киоске.
Это она повела меня на мою первую пасхальную ночную службу в высокий храм с темной старинной иконой «Знамение» в Переяславской слободе. И, указав на стайку женщин, разместившихся на полу, в длинных юбках, по виду то ли цыганок, то ли выходцев из Индии, объявила, что это и есть «оглашенные». В смысле, что ничего не понимают. Я думаю, что у нее это как-то ассоциировалось с понятием «оглушили» и что она полагала: это им Господь и говорит: «оглашеннии, изыдите», чтобы те вышли и не мешали вести службу дальше. Помню, что пасхальная ночь показалась мне очень долгой. Мы вернулись домой под утро уставшие, но довольные. Пили чай и ели заслуженный кулич.
Ее религиозность, проклюнувшаяся в застойные времена, обескураживала своей безысходностью. Любимой темой подруги стало прохождение мытарств.
– А знаете... – сидя на кухне за кофе, вдруг как бы ни с того ни с сего начинала она, – что ждет на том свете молочниц, которые разбавляют молоко водой? – И немного переждав, потянув паузу, продолжала: – Заставят грешниц на льдине лизать языком лед.
Добавляя сливки в кофе, признаюсь, мы воспринимали эту информацию легкомысленно. Все-таки маловероятно, что в ближайшем будущем мы станем проводить время на ферме, да и разбавлять молоко водой мы с сестрой, честно говоря, не собирались. Пребывание в грешном мире становилось для подруги тягостным. Вскоре все московские грешники стали лютыми Ниночкиными врагами. В конце концов она так напугала себя, что окончательно перестала общаться с миром, а значит, и с нами. Она больше не приходила ни в гости, ни на Новый год, ни на дни рождения.
Когда в конце восьмидесятых из Германии в Москву должна была приехать на короткую побывку моя заветная подруга, в свое время отбывшая с семьей в эмиграцию, я решила все-таки позвонить Ниночке, в надежде, что она захочет с нами повидаться. Пока шли гудки, я репетировала текст – как бы уговорить одноклассницу согласиться на общую встречу? Трубку взял сын Вовка и сказал, что мама умерла два года назад.
– Болезнь?
– Да, ну и вообще ей здесь больше стало неинтересно.
– Да, кончено, – согласилась я и, притихшая, положила трубку.
А бывало, она первая звонила нам, с тем чтобы вытащить в парк, в кино, да и просто погулять:
– Как это вы сидите в такой день дома? Кстати, что там в вашем «Перекопе»? Ладно, встречаемся у метро. Звоним Мишке, а потом гуляем по проспекту.
КАВАЛЕР КИНО
Кинотеатров небольших и просто маленьких в Мещанском районе три или четыре. Самый маленький – пересечь Сухаревскую площадь – кинотеатр документального кино «Хроника». Напротив него, побольше и посолиднее, – кинотеатр «Уран». Самый близкий к дому – кинотеатр «Перекоп». Переехавший с Чистых прудов на Садовое – кинотеатр «Форум».
В кинотеатре «Хроника» я впервые смотрела ленту «В дебрях Амазонки» – о настоящих джунглях: о девственных лесах, многоцветных попугаях, голых дикарях и клацающих челюстями и бьющих хвостами злющих крокодилах. До «Хроники» в Москве было два крокодила. Один – сонный в зоопарке. Другой, более энергичный, проглотивший солнце, на страницах книжки Чуковского. Каждый новый увиденный фильм для меня по впечатлению был сильнее предыдущего. Когда в кинотеатре «Уран» я посмотрела «Фанфан-Тюльпан», тотчас приняла присягу на верность вертлявому галльскому скомороху в исполнении Жерара Филипа, чью эстафетную палочку с большим успехом подхватил позднее Жан-Поль Бельмондо.
В двухзальном кинотеатре «Иллюзион» на Котельнической набережной крутили совсем древние фильмы – с Максом Линдером, никогда не улыбающимся Бастером Китоном и, конечно, с Чарли Чаплиным. Любимым фильмом из очень старых был фильм «Леди Гамильтон».
Толпа, с которой, поочередно зажатая, вплываю в кинозал, – единственный вид толпы, который я приемлю, более того, к который стремлюсь. Я не беспокоюсь из-за временной нехватки прозрачного живительного воздуха, оттянутого шарфа, оттоптанных ног. Отдавшись потоку, я вообще ни о чем не думаю. Про себя знаю главное: меня ждет встреча с ним – долгожданным, единственным. Кавалер Кино, хотя и позволял себе иногда запаздывать, всегда являлся на свидание. Кино – лучше итальянское, знаменитого режиссера, лучше не виденное, самое лучшее – с Марчелло Мастроянни. Что ж, сознаюсь, дома храню фотографию, вырезанную из «Советского экрана», единственного иллюстрированного журнала по киноискусству, последние страницы которого неизменно предназначались для зарубежного кино.
Спустя три года после окончания школы, когда в кругу не совсем еще растаявших одноклассников кто-то обронил: «Знаете, Наташа вышла замуж», – «А что? – удивились те мальчики, которые особенно больно дергали меня за косички. – Разве Марчелло Мастроянни приехал в Москву?» Нет, в том году он не приехал, он вообще долго не приезжал в Москву, во всяком случае тогда, когда был особенно востребован моим сердцем. «Один гектар неба», «Дни любви» – простой парень, будто с конвейера Завода им. Ильича, в майке, в обнимку с велосипедом и моей соперницей Мариной Влади. Он приезжал много позже, уже после моего развода. Но и тогда мы не встретились. Он так и не узнал, что в течение многих-многих московских ночей последнее, что я видела, прежде чем впасть в глубокий сон, были его черные, блестящие, как нефть, самые итальянские глаза. Моя маленькая месть: позже в той же Москве, в год большого фестиваля, я так же смотрела на Де Ниро после его фантастической игры в «Однажды в Америке»... но об этом как-нибудь в другой раз.
