статья под заглавием «Студенческое движение и задачи оппозиции»[384]. Статья отвергает право профессоров удерживать студентов от внесения ими политики в академическую жизнь. «Не говорим, — пишет автор, — об отечески наставительных советах студентам подождать вмешиваться в политику, отдаться всецело науке. Подобные советы не только политически бестактны, но и совершенно бесполезны. Они не могут быть искренни, а натяжками и доводами эгоистичного благоразумия нельзя переубедить горячее живое чувство».
Поэтому автор считает нормальным вмешательство студентов в политику. «Широкие слои учащейся молодежи, предоставленные сами себе, уже теперь логикой жизни перешли от академических требований к политическим и объединены тем же стремлением к политическому освобождению, которое одушевляет и либеральную оппозицию. Студенчество представляет из себя естественное крыло освободительного движения».
Это своеобразное понимание. В Европе студенты участвуют в политической жизни страны, но делают это как полноправные граждане. У нас же политику хотело делать «студенчество» как таковое, пользуясь приемами, которые были возможны только благодаря условиям академической жизни. Иначе как могли бы они прибегать к забастовке? Но автор статьи находит, кроме того, что либеральной оппозиции надлежит принять участие в студенческом движении как таковом. «Распространение среди молодежи политических знаний, редактирование студенческих требований, советы о наиболее целесообразных приемах борьбы с администрацией и инспекцией — таковы некоторые из необходимых форм деятельности среди студенчества. При целесообразно политически обдуманном ведении студенческого движения легко станет возможной и прямая поддержка студенческих требований либеральной оппозицией, в том числе либеральными профессорами». Так раскрывается затаенная цель автора: спасти молодежь от увлечения крайними партиями: «Крайние революционные партии, по существу занимаемой ими позиции, не могут, да и не хотят, овладеть студенчеством как целым: это дело либеральной оппозиции».
Так освободительное движение не считало нужным удерживать молодежь от траты сил на задачи, которые не стоят перед нею; оно только упрекало профессоров, что не они руководят студенческой политической деятельностью. Освободительное движение старалось перетянуть студенчество к более разумной «политике». Вот все, что советовал автор. Студенты должны оставаться «крылом освободительного движения». Пусть от этого страдает учебная жизнь; для целей освободительного движения это полезно и об этом жалеть не приходится. Я не забуду торжествующего тона, которым один из ответственных руководителей освободительного движения, сам профессор и ученый, говорил мне осенью 1905 года: «А правительству возобновить учебных занятий не удастся».
Так перемалывало «освободительное движение» прежнюю либеральную тактику. В № 1 «Освобождения» редактор его призывал умеренное общество не оставаться в стороне от движения: «На борьбу с бесправием личности и самовластием правительства, — говорил он, — должны как один человек встать все умеренные и отцы и твердым мужественным действием и откровенным, честным словом, как грудью, защищать своих детей. Если они этого не сделают, кровь падет на них»[385]. В этих горячих словах было нечто, шедшее к сердцу. Было позорно «благоразумие» общества, которое оставалось в покое, аплодируя погибающей за него молодежи. Но через два года в том же «Освобождении» призывают уже не удерживать молодежь, а использовать ее «в помощь» отцам.
С точки зрения войны можно было оправдывать такую политику, как оправдывают вырубку лесов, взрывы зданий, порчу мостов и дорог, словом, всего, что может помочь неприятелю; можно допустить даже вербовку в войска мальчиков школьного возраста, страшный пример чего рассказал нам Ремарк[386]; атмосфера войны развращает всех, кто в ней участвует, но следы этого непременно скажутся позже, когда войны уже нет.
Общественности, решившей использовать студенческое недовольство в партийных своих интересах, пришлось испытать на себе результаты этой позиции. Раньше [Манифеста] 17 октября [1905 года] был издан Указ 27 августа, давший университетскую автономию[387]. Либеральные профессора стали тогда во главе университетской жизни; они начали стараться вернуть студентов к нормальным занятиям, возобновить в университетах преподавание. Но было поздно. Либерализм начал пожинать то, что посеял. Студенты уже верили, что они — крыло освободительного движения, помнили лозунг, что при «самодержавии ничего хорошего быть не может». Университетскую автономию они ни во что не ценили, как позднее 1-я Дума не ценила Основных законов 1906 года. По их мнению, управлять университетом должны не профессора, а студенты. И профессоров выбирать должны не профессора, а студенты. Помню депутацию студентов, которая тогда ко мне с этим приехала. Эти требования излагались серьезно. Завоевали автономию, победили — ведь они, студенты, а не профессора, и они должны своей победой воспользоваться. Так как новый Университетский устав им этих прав не давал, то они повели с ним борьбу старыми способами и другими, которые предоставил уже новый Устав[388]. В результате университет стал достоянием не студентов, а улицы. По иронии судьбы первым выборным ректором был тот же князь С. Н. Трубецкой[389], который недавно говорил государю, что «при представительном строе крамола будет совершенно бессильна»[390]. Ему пришлось скоро сказать студентам совершенно другое; говорить о разочаровании, которое поведение студентов всем принесло, об опасности, которой оно грозит для свободы. Но студенчество и либеральная оппозиция говорили на языках совершенно различных. Трубецкой не сказал еще студентам исторических слов о «взбунтовавшихся рабах», студенты начинали уже видеть в нем «ренегата»[391].
Это должно было бы быть поучительным. Но позиция либеральных идеалистов не изменялась; тогда приехал из-за границы М. М. Ковалевский. Помню его слова: «Поведение студентов понятно. При общем полицейском режиме не может быть свободного университета. В Европе можно было бы сказать улице, которая захватывает университетские аудитории: в вашем распоряжении много других зданий, идите туда и нам не мешайте. В России этого нет. Университеты оказались оазисом среди деспотизма; толпа стремится в этот оазис; студенты правильно не хотят для себя привилегий и потому наплыву толпы не противятся». Это казалось логично, но убеждение студентов, что они господа университета, что в нем все определяется только их волей, привычка пренебрежительно относиться к закону и порядком не дорожить исчезают не скоро. Самое объявление конституции[392], повсеместное разрешение митингов[393] студенчества не успокоили, а подстрекнули к дальнейшей борьбе. Политическое бурление студенческой массы, отравившее академическую жизнь партийной политикой, не исчезло ни после 17 октября, ни после издания Основных законов, ни после созыва Государственных дум, ни вообще ни в один момент новой политической жизни. Либеральным деятелям профессуры пришлось больше всех пострадать от этой политики. Им было дано возбудить Ахеронт, у них не было средств и уменья его успокоить.
Ненормальные положения бесконечно не продолжаются и сами вырабатывают противоядие. Разрушение академической жизни во имя политики, поглощение студентов взбунтовавшейся улицей не могли не вызвать реакции. Но она пошла не в русле «либерализма». «Академизм», под флагом которого началось отрезвление, отразил
