Бог с ними со всеми. Скажи мне, как ты… всё это переносишь?
И вот тут я взял паузу.
Очень большую.
Гигантскую.
Поймал его взгляд – знаете, как говорят, «взгляды скрестились», – ощутил встречную силу, напор, как на сценическом фехтовании, когда упираешься клинком в клинок близко к гарде – и кто кого передавит. Под эту паузу (мол, сейчас буду говорить важное) я подложил свой реальный мандраж: в кои-то веки мне дали выразительный текст – не хотелось бы перед всей страной облажаться, тем более рядом с Камилем… Когда я почувствовал, что молчу слишком долго, пружина вот-вот сорвётся, сказал (не поворачивая головы, продолжая играть с Камилем в гляделки):
– Дуняша, выйди.
Она двинулась, Камиль рефлекторно взглянул в её сторону – получилось, я выиграл.
– Скажу тебе одному… – начал я. Было страшно. – Если бы я тогда, на Бородинском поле, себе представлял… Жизнь отдать – не так трудно, как кажется. Особенно когда молод, разгорячён, в пылу боя… По пословице, «своей пули не слышишь»… А я свою гранату и слышал, и видел. Свист, как птичка, – и в двух шагах, вон где стол, шлёпнулась… Чёрный шарик – маленький, с полкулака. Корнет Жерков крикнул: «Ложись!» – и упал. А я остался стоять. Вижу, как эта чёрная… чёрный шарик, мячик вертится как живой и дымится… Я смотрю на него. Потом отвернулся – усилием воли заставил себя отвернуться – и говорю Жеркову: «Стыдно, господин офицер!» С достоинством говорю, знаешь ли… Хотел было продолжить, мол, какой пример вы подаёте солдатам… Тут взрыв, звон – словно окно разбилось – удар! – вот сюда, – я дотронулся до затылка, – как будто меня кто с размаху стукнул по голове толстой палкой. И темнота.
Камиль замечательно слушал. Вы ведь знаете, что без слов труднее играть, чем со словами? Я снова отметил, что он очень вырос актёрски. А понимаешь ты, – подумал я, – что я рассказываю о себе?
– Ты совершил подвиг, Алёша.
Я присмотрелся: не издевается? Вроде нет.
Отмахнулся:
– Подвиг… Подвиг – это прекрасно, когда совершил и погиб. Ружейный салют, гром литавров, ангельская труба – и летишь в эмпиреи… А вместо этого ты просыпаешься… и не можешь пошевелиться. Не можешь встать. Тебя ворочают, как столетнего старика. Сажают в эту коляску. Сколько осталось в тебе сил, надежд – всё только мучит тебя, тяготит. Ты ни на что не годишься. Всё кончено для тебя, всё закрыто. Женщина для тебя отныне – только сиделка…
«Думаешь, это просто написанный текст? – вдалбливал я ему, и шоураннерам, и всем тысячам зрителей, которые нас смотрели. – Как бы не так! Эта роль в “Доме Орловых” точно так же упала на меня с неба, как та граната, и вот я здесь, в этом проклятом кресле. И я действительно неподвижен круглые сутки. И это правда мучительно. Очень! И без женщин, кстати, мучительно тоже. А как вы себе представляли? Я здоровый мужчина, мне тридцать восемь, а просыпаюсь мокрый, как тринадцатилетний подросток… И да, да, я совершил подвиг, да! Мой персонаж родину защищал, а я – сына спасаю. Понятно?!»
– Прости меня, Алексей, но ты не имеешь права себя хоронить. Наполнить жизнь смыслом – тоже подвиг, не меньший, и он по силам тебе. Ты…
– Я был с тобой откровенен, – оборвал я. – Скажи теперь ты: что с помолвкой?
Камиль снова по-целмсовски поджал губы.
– Ты знаешь, как отец смотрит на это дело. Он говорит, что я в совершенных летах, могу жениться на ком пожелаю, но своё родительское благословение даст мне не ранее чем через год. Ты понимаешь условия дипломатической службы: я не волен приехать в любую минуту. Димитрий Павлович – тот целых восемь лет не был в России и сейчас отпустил меня с великою неохотой, на месяц. Как я уже говорил, мы готовим конгресс, съедутся государи: Александр Павлович, император Франц…
– Так ты желаешь жениться?
– Да, и отцу сказал, что дал слово и не отступлюсь. Теперь, в этот приезд, мы можем сделать помолвку. В семейном кругу. Тихо, без объявления…
– Что ж это за помолвка без объявления? Невеста должна показать подружкам кольцо, похвалиться, – в этом, кажется, смысл помолвки для девушки? Без объявления – даже несколько унизительно, не находишь?
– Это всё, что я смог выговорить у отца.
– …При всей твоей дипломатии. Ну, у невесты-то есть свой отец, собственный. Не знаю, как он на это посмотрит…
– Пожалуйста, поговори с ним!
– Папá в подмосковной, охотится.
В самом деле, едва мы встретили Рождество, как старый граф «отправился на охоту» – и не показывался на площадке больше недели.
– Ах, как это нехорошо. Мне самое большее через десять дней надобно отправляться в Вену.
– Я напишу папеньке… Ну что, жених, хочешь ты поздороваться со своей суженой?
Мишель замялся:
– Видишь ли… ей могут быть неприятны все эти условия, сроки… Расскажи лучше ты, по-семейному. Если она согласится, и если граф Кирилл Ильич и графиня Анна Игнатьевна благословят…
10
Так мы с товарищем отработали встречу после долгой разлуки. Впервые после премьерного вечера я получил удовольствие от игры. Еле дождался следующего утра, схватил папку с рейтингами…
Полтора. Бледно-бледно-зелёный. Без толку. Хоть убейся.
А назавтра опять жёлтый, розовый, красный…
И деться некуда. Ни на секунду. Везде камеры, со всех сторон, сбоку, сверху. Вы не представляете, как это угнетает, парализует.
Вспомните, что с вами было неделю назад в это время?
Три дня назад?
Вчера?.. Трудно, правда? Если вы были в чей-то компании, спроси́те того, с кем вы были. Один помнит так, другой немножко иначе, со временем что-то стирается, что-то меняется… Ваше прошлое, как у любого нормального человека, – пластичное. А у меня каждая доля секунды – твёрдая как алмаз. Тысячи, миллионы людей видели, как я оговорился, как почесался, как высморкался. Можно посмотреть запись. И ещё пересмотреть десять раз. Тысячу раз.
Это ад, думал я, – причём специально придуманный для меня: я ненавижу всё окончательное. Поэтому, например, никогда не делал татуировок. Я ненавижу быть пойманным, быть пришпиленным. Ненавижу долго сидеть на месте. И вот – целый день не встаю с проклятого кресла. Не выхожу из постылой коробки, из павильона, из комнаты.
Особенно нестерпимо, отвратно, тошно было «молиться». Сидеть истуканом, до слёз, до зевоты глядеть на дрожащие свечки. Изо всех сил стараться не слушать, и всё-таки слышать нудный бубнёж: «Господи-помилуй-господи-помилуй-господи-помилуй…» Чего помилуй, за что помилуй?! Это бульканье бессмысленно распирало голову изнутри. Но выбора не было, приходилось сидеть…
* * *
После приезда Мишеля-Камиля произошло два важных события. Точней, два в одном: болезнь
