частью семьи. Была представлена Минос. И у нас родился Эмрик. Твой отец, он не мог… – Она вздыхает. – Сопротивление подавили. Мятежники укрылись на базе; прежние лидеры ушли. Борьба фракций и течений внутри движения никогда не прекращалась, и без лидеров оно совсем развалилось. Годами лишь бывалые распространяли повсюду слухи о том, что Лила Солонии предала «Ковчег свободы». Прежде Охотников почитали, но с тех самых пор принялись поносить за то, что они приютили меня. Вот почему твоя тётя и остальные родственники покинули Солонию.
Мама коротко, горько усмехается. Ветер треплет её волосы, пряди падают на лицо.
– И всё, что произошло после, с тех пор как я сбежала от ковчевников и присоединилась к Охотникам, всё это привело к тому, что мы имеем сейчас.
Мать тоскливо глядит на чёрствый хлеб в моих руках. Облепленный песчинками объедок, выуженный из мусорного бака земельщиков.
И не произносит больше ни слова.
Златошторм спит. Приседая рядом с ней на корточки и осматривая колесницу, жалею, что я не марилень.
Целой стороны как не бывало, по краям торчат щепки. Кожа, которой Эмрик её подлатал, порвалась и уныло свисает. Этой повозке больше не участвовать в гонке. А значит, и мне тоже.
Чертыхаюсь дрожащим голосом.
Лепёшка поумерила головную боль, да и целая бочка воды, которую я выпила, пошла мне на пользу.
Но сейчас, глядя на поломанную рухлядь…
Не могу поверить, что мне так не повезло.
Хотя вообще-то могу. С кем ещё подобное могло произойти?
В глазах сверкают звёзды.
Колесница безнадёжно испорчена.
Как теперь быть?
До финального состязания осталось две ночи. Где мне взять другую повозку? Серебряная колесница Горькоцветы?
«Слышала хоть слово из сказанного мамой?»
От воспоминания голова кругом. Хочу что-нибудь сделать. Вернуться во времени. Не дать маме присоединиться к ковчевникам. «Не доверяй лидерам». Возможно, тогда всё было бы иначе. Что, если бы она ушла вовремя? Что, если бы не вышла замуж за такого жестокого человека, как отец?
Родители ссорились, но мать всегда затихала первой. Именно она всегда успокаивала остальных, когда доходило до перебранок с отцом. Брось она его, мятежники добрались бы до неё. И она не знала другой жизни. Меня удивляли её слабость, безволие. Но мама осталась ради нас, ради Лирии. Впервые потревожила призраков прошлого из-за меня, действуя наперекор отцу.
Мне ненавистно то, как сжимается горло, то, что наверняка расплачусь, если открою рот.
Кем бы могла быть моя мать, если бы не её гнев?
Какое наследие я бы несла, если бы не боль моей матери?
Тяжесть «если бы да кабы» давит на разум тяжёлым грузом, затуманивая зрение.
Спускаюсь к берегу, чтобы проветрить голову. Шум воды сейчас мне приятен. И всё же озираюсь по сторонам на случай, если сюда забрело какое-нибудь существо. Аквапырь, выжидающий своего часа…
Пока что всё выглядит обычно.
До захода солнца ещё несколько часов, но небо уже краснеет. Беру в руки сандалии и бреду к кромке моря. Прилив уже спал. Интересно, что стало с раптором? Должно быть, его унесло обратно с аквапырями.
Во всяком случае, я скучать по нему не буду.
Тупая боль отдаётся во всём теле. Но когда половину жизни ловишь и тренируешь мариленей, синяки – наименьшая из забот.
Тру лицо, оставляя дорожку из песчинок, прилипших к слезам на щеках.
Смерть на трассе – обычная часть турнира. Всегда заводит толпу.
Но есть разница между тем, чтобы наблюдать, как кого-то разрывают на куски, когда сидишь высоко на трибуне, следя за похожими на улиток фигурами на трассе, и когда ты всего в нескольких шагах. Когда чувствуешь запах крови и страха, когда слышишь крики неподалёку. Так близко.
Могла я спасти Исидора, если бы среагировала быстрее?
Пальцы зарываются в песок.
По спине пробегает дрожь.
Когда горизонт становится красным, рядом со мной удлиняется тень. Я не сразу поворачиваюсь. В его голосе слышна прежняя дерзость.
– Так и не передумала?
Дориан стоит надо мной, руки скрещены, губы сжаты в тонкую линию, будто эта земля принадлежит ему, а я должна быть благодарна, что он позволяет мне здесь быть. Развешенным по Солонии плакатам отлично удалось передать эту его черту. Когда Дориан думает, что его никто не видит, он совсем другой.
– Нет.
Он опускается рядом со мной, вытягивает ноги и откидывается назад, опираясь на ладони. Рукава закатаны на три четверти, ткань собралась на локтях, плечи в кои-то веки не напряжены.
Мне хочется спросить, в порядке ли он. Но в последний момент не решаюсь.
Странно, но Дориан выглядит умиротворённым, и мне не хочется напоминать ему о сегодняшнем дне. Ветер треплет волосы, когда он поворачивается, чтобы посмотреть на океан.
Я не отвожу взгляда.
И меня вдруг кое-что поражает. Разница между этим местом и другими. Никто за нами не наблюдает. Никто не подслушивает. Мы вернулись во времени, прячемся в мягком свете нашей тайны, свободные от всех оков, которые нас сдерживают.
На Дориана такая свобода влияет сильнее.
– Он этого не заслужил, – говорит Дориан. – Подсобчие этого не заслужили. Никто из тех, кто гибнет на трассе, этого не заслуживает.
– И всё же смерти продолжат будоражить толпу, так что, судя по всему, они часть игры.
– Если ты это понимаешь, значит, также знаешь, что происходящее на арене, на трассе или вне её не в наших руках. Шанс спасти Исидора был для тебя не выше, чем шанс выиграть в гонке славы.
– Довольно нравоучений, – говорю я резче, чем намеревалась. Волна касается ног. – Зачем ты здесь? Ты… – Замолкаю, подбирая слова. – Насилие не доставляет тебе удовольствия. Ты всегда не любил заставлять Роготона выполнять команды и говорил, что никогда не наденешь на него упряжь. И ты точно не нуждаешься в золоте. Так что заставляет тебя участвовать в гонке славы?
Он отвечает не сразу.
Когда Дориан наконец заговаривает, его голос мягок.
– В каком-то смысле, когда ты отдала мне Роготона, я стал хуже. – Я морщусь, но он продолжает: – Часами анализировал прошлые гонки. Был одержим…
– Нет, не был…
– Ты не видела этого, потому что не хотела. Было приятно проводить с тобой время, и… твоё общество меня успокаивало. Но стоило мне уйти… – В глазах, устремлённых на меня, застыло безмолвное выражение. Отчаяние, тоска. Дориан качает головой, и оно исчезает. – Поначалу я хотел стать как отец, поэтому должен был выиграть любой ценой. А затем эта потребность стала настолько сильной, что мне захотелось его превзойти. Мне нужно было избавиться от его власти надо мной. Нужно было одержать над ним верх.
Он бросает в воду камешек.
– Если ещё пытаешься освободиться от него, почему делаешь именно то, чего он хочет?
– Потому что без этой цели, подпитывающей каждую клеточку тела, я не более чем мальчик со сломанной скрипкой. Когда соревнуюсь, то соревнуюсь за право быть собой. Чтобы увидеть, на что способен. Мне и в голову не приходило, что попытаюсь тебя
