лицу, которое всё ещё блестит от липкой воды с арены.
Не могу дышать. Видеть Дориана Акаяна – золотого мальчика Солонии, ухмылявшегося с плакатов, сразившегося с сотней аквапырей, говорящего с железной волей, способной повелевать морем, – ломающимся вот так – всё равно что почувствовать, как земля под ногами раскалывается на части.
Он задыхается. Трясётся.
Я молчу.
И тихо отхожу.
Глава 26
В Террафорте у нас нет стойл, не говоря уже о куске металла, который бы позволил снять одно в аренду. Так что я отворачиваюсь от входа и направляюсь со Златошторм к пляжу.
Единственное, о чём могу думать на берегу, – утреннее нападение. Мёртвый стражник на козероге, мальчишка, искавший отца, и девочка, скованная страхом. Надеюсь, ей удалось спастись.
Но идти мне теперь некуда. От дома остался один обугленный каркас. Он станет моим пристанищем, если проиграю? Почерневшая, обгоревшая постройка. Насмешка.
Привязываю Златошторм к большому камню, наполовину погружённому в землю. В предвечернем свете чешуя волшебно переливается. Осторожно опускаюсь на колени рядом и протягиваю руку. Чешуйки шершавые, как песок, но по краям более гладкие. На мгновение всё замолкает, и Златошторм позволяет мне провести по шкуре пальцами. Затем издаёт звук, которого от мариленей я прежде не слышала. Короткая трель – дважды, – похожая на мурлыканье.
Она… счастлива?
Мысль поражает меня, и я хватаюсь за землю, чтобы не потерять равновесие. Златошторм всегда отличалась от других мариленей. Возможно, её выделяет не только цвет кожи. Она кажется умнее и более восприимчивой. Она чудо.
Я ещё не пришла в себя после новой для меня эмоции, продемонстрированной мариленем, когда Златошторм издаёт ещё один щёлкающий звук. Значение которого мне хорошо известно. Голод.
Вытащив тушу аквапыря из утренней кучи, отступаю назад. Колесница безнадёжно испорчена. Сегодняшняя гонка серьёзно повредила дряхлый корпус. Первым делом нужно это исправить.
Даже единственный миг тишины вызывает боль, стегающую по венам. Голод вгрызается в желудок. Теперь, когда уровень адреналина пошёл на убыль, оцепенение начинает рассеиваться. Где добыть пищу? У меня не хватает смелости встретиться лицом к лицу с Эмриком и папой. Не могу смотреть, как они голодают.
Но поесть необходимо. Вечером мне предстоит посетить второе мероприятие в честь турнира. Возможно, там будет чем подкрепиться. Наверняка даже удастся вынести немного тайком. Лучше всего надеть что-нибудь с карманами поглубже, куртку, которую Эмрик…
«Моя одежда превратилась в пепел».
Осознание бьёт под дых. Мне нужны силы для последней гонки. То, что я пришла сегодня первой, ничего не значит, если не повторю успех в финале.
Златошторм разрывает плоть аквапыря. Голод сжимает желудок в кулак. Может, выловить что-нибудь из океана?
– Так и думала, что найду тебя здесь.
Поворачиваюсь. Мама стоит там, такая маленькая. Когда она в последний раз была снаружи, под открытым небом? Мама уже много лет не занималась конюшней, с тех пор как заболела Лирия. Повезло, что я унаследовала её интуицию и дар укротительницы. Она бросает взгляд на Златошторм, которая внезапно перестаёт есть. Рога мариленихи наклоняются вперёд, зверь утробно ревёт.
– Не приближайся, она тебя не знает, – говорю я и поднимаюсь. Мы устраиваемся на песке чуть поодаль. Проспект позади пуст. Большая часть народа стеклась к Террафорту, празднуя итоги очередного события турнира. И сплетничая о смерти. – Как Лирия? – спрашиваю я.
– С ней папа. Пока что стабильна; ждут результатов анализов. – Затем мама сует мне в руки свёрнутую в трубочку лепёшку. Изумлённо смотрю на неё. Она не пышная, источающая свежее тепло, как на прилавках пекарен земельщиков, а твёрдая и чёрствая. И всё же это лепёшка. Особое блюдо, как и любая другая пища земельщиков. – Мусорные баки в больнице на каждом этаже. – В мамином голосе нет ни стыда, ни грусти. Простая констатация факта.
Голос застревает у меня в горле.
Как мы докатились до этого?
– Ты ела? – спрашиваю я тихо.
– Разве тебе не предстоит гонка? Нужно восполнить энергию. Ещё целых две ночи до финального состязания.
Она права. И всё же кусок в горло не лезет, ведь знаю: мать не ела уже несколько дней.
– Ты чего, мам, возьми хотя бы…
– Нет, – говорит она резко, словно я предложила ей отравы. Мне остаётся только смотреть на неё, моргая.
– Прости, – говорю я, хотя толком не знаю, за что извиняюсь.
– Позволь сделать для тебя хоть что-то.
– Ты и так сделала для нас многое.
– Когда-то я была как Крейн, – говорит она. – В ту пору я думала, что, если хочешь что-то переделать, сперва это нужно сломать. – Я таращусь на мать, на её мягкие черты. Слушаю её голос, и всё же разум отказывается понимать, что она имеет в виду. Моя мать – и вдруг мятежница? Один за другим в голове возникают вопросы. Кем она была раньше? Мы никогда толком не знали. Не спрашивали. Родня моего отца, по крайней мере несколько лет назад, когда бабушка была жива, а семья его сестры ещё не переехала из Солонии, была настолько многочисленной, что мне и в голову не приходило интересоваться другой линией древа.
Её слова тормошат мою память. Смех. В стенах дома. Я была ребёнком. Была счастлива. Это мимолётное воспоминание кажется украденным из чужой жизни.
– Двадцать лет назад «Ковчег свободы» объединяла общая цель: получить право голоса в совете Офира как политическую силу. В те дни казалось, что «Ковчег» может быть узаконен хотя бы как программа социальных реформ. Но политических разногласий было так много… Земельщики, не желавшие нашего объединения, не стремились даровать амнистию бывшим ополченцам… – Мама ненадолго замолкает. Прижимает ладонь ко лбу, разглаживая появившиеся от напряжения морщинки. – И предательства. Тех из нас, кто непосредственно участвовал в событиях, вынуждали действовать друг против друга. Превращали в козлов отпущения. Сделай это, Лила. Сделай то, Лила. Не задавай вопросов начальству, Лила. Подставь лучшего друга, Лила. А я была лишь… я была твоего возраста. – Мама поднимает взгляд, будто внезапно осознав: то, что она говорит, не имеет смысла, особенно когда подобное происходит с шестнадцатилетней девушкой. – Мне было страшно, и я хотела уйти. Поэтому меня записали в предатели. Сказали, что собиралась помешать союзу совета с «Ковчегом» от лица кучки богатых земельщиков, которые не хотят сотрудничать со съёмщиками. Мне было некуда идти, когда мятежники ополчились против меня. Так что я прибежала к твоему отцу. Он хотел жениться на мне. А дом Охотников был единственным местом, где я могла спрятаться.
– И тогда ты вышла замуж за папу? – спрашиваю я со страхом.
– И тогда я вышла замуж за твоего папу.
– Он знал? Защитил тебя добровольно? – Может, хоть это оправдает его…
– Нет, – мама вздыхает. – Поначалу нет.
Я приподнимаю бровь.
– Я уговорила его убедить Минос, что мятежники нацелились на конюшню. Нам выделили охрану. К тому моменту, когда он сообразил, что им нужна я, а не стойла, ковчевники отступили, я стала неотъемлемой
