же странный, тонкий звук, как и у голосов из люка.
Ползуны. Они уже нашли
его. Даже если бы он хотел ослушаться, Пазел был слишком напуган, чтобы
пошевелиться.
— Хорошо, — сказал голос. — Теперь слушай внимательно, мальчик. Я держу
меч у твоего горла. Если понадобится, я перережу тебе большую вену и вложу в
твою руку твой собственный нож, а утром команда похоронит тебя в море без
предсмертной молитвы, как самоубийцу. Твоя жизнь висит на волоске. В любой
момент, который мы выберем, в любом месте на корабле, мы можем оборвать
этот волосок И мы немедленно это сделаем, если ты дашь нам хоть малейший
повод.
Затем Пазел почувствовал это: рука, меньше беличьей лапы, вцепилась в его
спутанные со сна волосы.
— Кивни, если понимаешь, — сказала женщина.
Дрожа от ужаса, Пазел кивнул. Веревки гамака заскрипели, и он подавил
вздох. Они были повсюду вокруг него. Ноги, руки, живот, двадцать или больше
ползунов, напряженные, как кошки. Какое-то бесконечно бледное свечение из
94
-
95-
люков позволяло ему видеть их плавные движения, их конечности, ощетинившиеся
силой. Они держали мечи, кинжалы, копья. Кончик невидимого лезвия царапнул
его чуть ниже уха — нетерпеливо, подумал он.
Крошечная босая нога шлепнула его по лбу, затем еще одна по щеке, и
внезапно Пазел обнаружил женщину ростом восемь дюймов, смотрящую на него из
центра его груди.
Он едва мог видеть ее, но знал, что она была их королевой. Какое-то
естественное достоинство сквозило в том, как она стояла, слегка расставив ноги, прямо и спокойно глядя на него поверх его колотящегося сердца.
— Ты не будешь лгать, — заявила она, убирая свой крошечный меч в ножны.
— Мы, икшель, чуем это, перемену, которая происходит с великаном, когда он
лжет. У меня нет желания убивать тебя — на самом деле, совсем наоборот. Но
путь, по которому я иду, не допускает ни поворотов, ни ошибок. Поэтому я убью
тебя, если ты солжешь. Скажи мне: ты говорил с кем-нибудь о голосах, которые
слышал на верхней палубе?
Пазел покачал головой: нет.
— И даже не пытайся: это будут последние слова, которые ты когда-либо
произнесешь. Теперь объясни, как получилось, что ты можешь слышать нас, наши
естественные голоса, которые никогда не мог слышать ни один человек, так ясно, как если бы мы искажали нашу речь для человеческих ушей. И расскажи нам, как
ты узнал наш язык. Говори тихо и будь краток.
Для Пазела не было ничего более трудного, особенно когда он нервничал. Он
несколько раз открывал и закрывал рот.
— Говори! — прошипела женщина.
— Заклинание! — выпалил Пазел. — Но все пошло наперекосяк!
— Значит, ты маг?
Пазел снова покачал головой.
— Моя мать, — прошептал он. — Заклинание должно было сделать меня
совершенным в… в том, в чем я хорош. Я хорошо разбираюсь в языках, так что
заклинание сделало меня совершенным. Но это ужасно. Оно работает, и я могу
говорить на любом...
— На любом языке Алифроса?
— На любом! Потом это прекращается, и раздаются ужасные звуки, злобные
птичьи крики, я не могу...
— Мы предупреждали тебя не лгать, ормали!
Другой голос, мужской. Пазел замер. Женщина резко подняла голову. Голос, казалось, принадлежал тому, кто водил лезвием вверх и вниз у него под ухом.
— Любой язык в Алифросе, — усмехнулся мужчина. — Сопляк думает, что
мы простаки. И он будет прав, если мы продолжим использовать наши языки
вместо мечей.
— Мир, Таликтрум! — сердито сказала женщина. Но теперь все икшели
бормотали и двигались.
95
-
96-
Мужской голос продолжал:
— Вы видели, как они выбрали его на площади. Они используют его, как
терьера, чтобы выкорчевать нас. Они научили его языку — от заключенных в их
тюрьмах. Они перевозят его с корабля на корабль. Разве его не сбросили с лодки
два дня назад? А потом эта безмозглая выдумка! Очень хорошо, дитя ведьмы, ответь мне: ти ли си моят кръвен роднина, изчезнал по време на буря преди
години? Трябва ли да те нарекаша брат?
Некоторые из ползунов захихикали. Женщина в ярости развернулась к ним
лицом, подняв кулак в каком-то повелительном жесте. Но Пазел заговорил первым.
— Называй меня так, как тебе нравится, — сказал он.
